Анна Книппер - Милая, обожаемая моя Анна Васильевна
Вы изволите согласиться, что основанием всего послужили Ваши славные действия [Далее зачеркнуто: в июле 1916 г.], имевшие для меня значение нормы [Далее зачеркнуто: в дальнейших моих поступках.]. До нашего свидания и во время моего пребывания в Петрограде Вы не отрицали нормативного значения и признавая [На этом текст обрывается. Следующий текст написан на обороте No 16.]
д. 2, лл. 43-44
Ваше письмо подтверждает глубоко трагическое положение мое, как получившему post factum [После совершившегося факта (лат.).] нашего свидания, то, что, по существу, должно было быть сделано до или во время его. Вы хорошо знаете, что для меня известные слова Ваши имели императивное значение, но я должен сказать, что таковая же императивность может создаться и при умолчании.
Игра в понимание без слов очень рискованна и тем менее допустима для тех, кто провел 10 месяцев в совершенно различной обстановке, вдали друг от друга. Нет необходимости сослаться на то состояние, в котором я находился из-за "неудачного понимания". Наша переписка, являвшаяся за эти 10 месяцев единственной связью, в результате едва не привела меня к величайшему несчастью, и я [На этом текст обрывается.]
д. 2, л. 44 об.
No 17
Л[инейный] к[орабль] 30 мая 1917 г.
"Г[еоргий] П[обедоносец"]1
Глубокоув[ажаемая] А[нна] В[асильевна]
Вчера вечером совершенно неожиданно я получил пакет от Романова2 с Вашим письмом от 17-18 мая, написанном в Петрограде. Это письмо я получил только на 11-й день. Я мог бы получить его по крайней мере неделей раньше и на неделю раньше получить возможность несколько выйти из своего невозможного состояния.
И вот сегодня после Вашего последнего письма я чувствую себя точно после тяжелой болезни - она еще не прошла, мгновенно такие вещи не проходят, но мне не так больно, и ощущение страшной усталости сменяет теперь все то, что я пережил за последние пять недель.
Стоит ли вспоминать их? Листки бумаги, которые я исписал, по привычке обращаясь к Вам, не думая, конечно, посылать их по Вашему адресу, могли бы, конечно, представить и объяснить все то, что произошло с того времени, когда я уехал из Петрограда в состоянии, которое называется отчаянием. Да, я первый раз в жизни испытал, что это такое, и почувствовал, что руки у меня опустились, что у меня нет ни воли, ни желаний или способностей выйти из этого состояния, ни средств что-либо делать, ни целей, к которым надо идти [Далее зачеркнуто: К двум формулам свелось все, что для меня имело значение, содержание и смысл жизни: война проиграна позорнейшим образом, проливы остаются в руках немцев, вся подготовка, вся работа сведена к нулю: "ибо во всей армии нет полка, в котором я мог бы быть уверен, и Вы сами не можете быть уверены в своем флоте, что он при настоящих условиях выполнит Ваши приказания"3.]. Позорно проигранная война, в частности кампания на Черном море, и в личной жизни - нет Вас, нет Анны Васильевны, нет того, что было для меня светом в самые мрачные дни, что было счастьем и радостью в самые тяжелые минуты безрадостного и лишенного всякого удовлетворения командования в последний год войны с давно уже витающим призраком поражения и развала.
Двое с половиной суток моего пребывания в вагоне-салоне были достаточны, чтобы сойти с ума, но я не мог позволить себе продолжение такого состояния, вступив на палубу корабля. Не знаю, насколько это справедливо, но мне доказывали, что только я один в состоянии удержать флот от полного развала и анархии, и я заставил себя работать.
Но я свыкнулся с воспоминаниями и мыслями о Вас, и то, что раньше являлось для меня одним из источников энергии и способности делать, обратилось в препятствие, с которым мне пришлось бороться.
Как странно читать Ваши слова, где Вы говорите, что я забыл Вас. Я попробовал это сделать, мне так было тяжело иногда, что я хотел бы не думать и не вспоминать Вас, но это было, конечно, невозможно. Разве можно, хотя бы по желанию, забыть Вас после 2 лет, в течение которых я непрерывно думал о Вас, соединяя с Вами, может быть, странные и непонятные [Далее зачеркнуто: для Вас.] мысли и желания о войне.
Стоит ли говорить о пустяках, которые являлись "покушениями с негодными средствами", к которым я прибегал, чтобы не думать о Вас. Я много работал в этом месяце - ряд операций - выходов в море, частью кончавшихся трагически, с потерями прекрасных людей, как в минной операции в Босфоре4, гибель подлодки "Морж"5, - частью удачных, как разгром Анатолийского побережья вспомогательными крейсерами и миноносцами6, - не действовали на мое состояние, и в море на корабле и миноносце я чувствовал себя еще хуже, чем на "Георгии Победоносце".
На "Свободной России" в первые выходы я временами переживал то же, что и [в] вагоне на пути в Севастополь.
Политическая деятельность, которой я занялся [Далее зачеркнуто: чтобы отвлечь себя.], создала два крупных эпизода: вернувшись из Петрограда, я решил заговорить открыто, и мне пришлось первому, ранее чем высказались правительство и высшее командование, громко сказать о разрушении нашей вооруженной силы и грозных перспективах, вытекающих из этого положения7. Мне удалось поднять дух во флоте, и результатом явилась Черноморская делегация, которую правительство и общество оценило как акт государственного значения8. Против меня повелась кампания - я не колеблясь принял ее и при первом же столкновении поставил на карту все я выиграл: правительство, высшее командование, Совет Р[абочих] и С[олдатских] Д[епутатов] и почти все политические круги стали немедленно на мою сторону. Казалось бы, что все это должно было наполнить жизнь и отвлечь меня от того, что было так больно и что казалось совершенно потерянным и непоправимым. Нет, ничего не помогало [Далее зачеркнуто: Я делал что-то, как механизм, переживая временами душевную боль.]. Я получил и получаю очень много писем и телеграмм отовсюду, почему-то мне приписывают какие-то вещи, значение которых я не разделяю, политические деятели, представители командования говорят мне о каких-то заслугах и выражают мне благодарность неизвестно за что, но все это мне было не нужно и не давало ничего.
Я получил письмо Ваше, где Вы заговорили о прекращении переписки с Вами и упомянули, что будете ждать моего ответа. Я сознавал, что переписка кончена, я мог признать факт ее окончания логически, но я не мог ответить Вам, что я хочу или согласен с ее прекращением, я не мог примириться с каким-либо участием с моей стороны в этом решении. Я готов был считаться с прекращением последней связи с Вами ipso facto [В силу самого факта (лат.)], но для меня невозможно было участие действием или поступком в этом. Только Вы, и только одни Вы, могли мне помочь, но Вы ушли от меня, и я сознавал, что изменить что-либо в отношении Вас я бессилен.
Что я мог писать Вам, Анна Васильевна, когда я думал о Вас, переживал ощущение почти физической боли, с которой я ничего не мог поделать, и перестал под конец бороться с нею, предоставив все времени и обстановке. Я понял в Петрограде, что Вы мне не верите, не доверяете, что Вы отстраняетесь от меня, что Вы тяготились мною, и я понял это без слов, намеков или объяснений [Далее зачеркнуто: Если вспомнить, на каком фоне и в какой обстановке создалось у меня это представление, то Вы согласитесь, что это отнюдь не имело характера "приятной неожиданности".]. Скажите, Анна Васильевна, имел ли я для этого основания или нет. Ведь я пишу не для того, чтобы Вы что-либо опровергали. Долгий опыт научил меня понимать многое без слов и видеть в словах то, что иногда они совсем не выражают, и опыт указывает мне, что я ошибался редко. Может быть, я ошибся, но даю слово, что еще никогда в жизни я так не платился за ошибку. Что я пережил за это время. Быть может, никогда я так не думал о Вас, как в это время, несмотря на невероятную сложность событий и всякого рода дел, когда я думал с величайшей болью и отчаянием чувств, что лишился Вас, и признавал это положение безнадежным и непоправимым.
Передо мной лежат Ваши последние письма. Я не сомневаюсь в искренности, но я задумываюсь над Вашими словами. Вы пишете, что я забыл Вас, что Ваши письма неинтересны и не нужны мне, что мне не до Вас, что [На этом текст обрывается.]
д. 2, лл. 35-42
____________
1 "Георгий Победоносец" - старый линейный корабль, стоявший во время войны в Севастополе на мертвых якорях. Когда командующий флотом не находился в море, он жил на "Георгии Победоносце".
2 О Владимире Вадимовиче Романове см. ФВ и примеч. 49 на с. 120 наст. изд., а также письмо Анны Васильевны к А.В. Колчаку от 10 марта 1918 г.
3 Приводятся, по-видимому, слова генерала М.В. Алексеева, сказанные им Колчаку (ср. с письмомNo 19).
4 Майские заградительные операции в Босфоре были проведены 5-го и 13-го числа.
5 Подводная лодка "Морж" (постройки 1915 г.) вышла к Босфору 11 мая 1917 г. и погибла предположительно в районе Эрегли (возможно, в результате атак немецких гидросамолетов).
6 Блокада Анатолийского побережья к востоку от Синопа и ряд операций против Зунгулдака, откуда шел вывоз угля в Константинополь, были начаты командующим Черноморским флотом А.А. Эбергардом и продолжены Колчаком. В частности, за два с небольшим месяца, с конца марта по начало июня 1917 г., было совершено 10 походов к берегам Турции (с участием 21 корабля); в восьми случаях, наряду с разведкой, были нанесены удары по береговым объектам. Наибольший успех выпал на долю похода, совершенного группой кораблей 28-30 мая и закончившегося как раз в день написания данного письма.
