Любимчик Эпохи. Комплект из 2 книг - Катя Качур
Когда Ленка достала с антресоли шкатулку, у Илюши защипало в носу. Он не видел ее около сорока лет, но подушечки пальцев будто сами ощутили рельефность незамысловатых ромбов, шелковистость подкладки и податливость крышечки, которую нужно было просто подцепить ногтем. Так он и сделал. Терпкий запах детства потек по капиллярам и разбежался мурашками по спине. Илюша подхватил двумя пальцами мамину сетчатую перчатку, прижал к губам и замычал. Все содержимое показалось каким-то маленьким, мультяшным, несерьезным, но дико милым. Дурацкое шильце, корявая сережка, треснутый глянец старого фото, на котором выделялась густая ретушь губ и бровей. Ленка села на пол, прижавшись лицом к Илюшиным коленям:
– Сокровища? – спросила она.
– С-сокровища, – подтвердил Илюша. – А вот и з-знаменитые пять с-сорок пять и два ч-четыреста.
Он достал две клеенчатые бирки, прилипшие одна к другой. На красной потертой поверхности ускользающими чернилами распласталась корявая надпись: «20 июля 1971 года. Гринвич С. М., мальчик, 5045 г». Илюша прищурился, сморщил лоб у переносицы и по слогам озвучил написанное.
– Р-родька! – гордо констатировал он.
Подпиленными Ленкой ногтями Илья попытался отделить нижнюю бирку, но безуспешно – клеенка расплавилась от времени и присохла намертво.
– К-как мы с б-братом, – сказал Илюша, – ед-дины, хоть режь.
– Дай мне. – Ленка вытянула из его рук родильные метки и принялась заостренным маникюром расцарапывать края, из которых торчали желтые, клеевые нитки.
Бирки разошлись по периметру, но, как сиамские близнецы, остались крепко сцеплены посередине.
– Будто специально приклеили, – удивилась Ленка, – капну воды.
Она зазвенела посудой на кухне, зажурчала краном и одобрительно воскликнула:
– Готово!
На тонкой ее ладони с изящными прожилками линий лежали два отдельных «документа».
Илюша вновь сощурился, но вторая надпись была еще более размытой. Ленка протянула ему позолоченные очки Родиона и прыснула в кулак, когда он приладил их на нос.
– Ты похож на ученого гамадрила, – сказала она.
– Я, с-собственно, не навяз-зываюсь, – парировал Илюша. – Ты с-сама в-выбрала обез-зьяну.
Ленка расценила это как плавный заход на секс и было прильнула к нему теплой шелковой грудью, но Илья изменился в лице и резко отшвырнул очки.
– В с-смысле, К-корзинкина З. П.? Чо за х-хрень!
Ленка подхватила выпавший красный прямоугольник и вслух прочитала роддомовскую запись:
18 июня 1973 года. Корзинкина З. П., мальчик, 2400…
Они посмотрели друг на друга так, будто впервые встретились на необитаемом острове.
– Какое-то недоразумение, – пролепетала Ленка, – это не твоя бирка.
Соприкоснувшись головами, они изучали эту надпись вновь и вновь, словно пытались найти что-то важное между строк. Но кроме потекших от времени чернил, на советской клеенке ничего не было.
– Эт-то моя дата рожд-дения, м-мой вес, – пролепетал Илюша, – п-при чем здесь Корз-зин-кина?
– Я, конечно, очень давно в вашей семье, – сказала Ленка, – но точно на твоих родах не присутствовала.
Секс не случился. Илюша был настолько ошарашен увиденным, что не ужинал, не спал и даже не выпил утром кофе. Спозаранку он сел за руль Родионовой «бэхи» и поехал к маме. Софья Михайловна уже позавтракала, как и все старики, она вставала слишком рано, сидела за компьютером и общалась по скайпу с подругой. Полная помощница Рита, нанятая еще Родионом, мыла посуду. На плите шкворчали сырники. Рита была украинкой и готовила божественно.
– Илюшенька, – обрадовалась она, – я прямо видчувала, що ти прийдешь. Сырныкы з квасолею будешь?
– И к-кофе, Рита, сд-делай покрепче.
– Моя ж ти радисть! – Рита утопила Илюшу в своем необъятном теле и расцеловала в обе щеки. – Моя ж ти котуличка! Не спав? Облича на тоби нема!
– Я к м-маме. Ос-ставь нас на полчас-сика.
– Так все ж охолоне! – расстроилась Рита.
– Не остын-нет, Р-ритуля, з-закрой дверь!
Илюша сел напротив мамы и взял ее за руки.
– Любимка моя! Счастье мое, как же ты редко заходишь! – Софья Михайловна не могла наглядеться на Илюшу.
– Ма, я нашел б-бирки из роддома. С-свою и Родькину. – Илюша не хотел потакать маминой болезни и всегда говорил о брате открыто, хотя другие уже исключили Родиона из воспоминаний. – П-посмотри.
Мама взяла красный прямоугольничек и нежно погладила его пальцами.
– Н-ничего не смущает? – продолжил Илья.
– Как же это было давно… Как ты уже вырос…
– Мам, я уже п-постарел. К-кто такая К-корзинкина?
– Ооо! – Софья Михайловна прикрыла глаза и засмеялась: – Это глупая ошибка. Нас, рожениц, в палате лежало человек девять. Там детей-то путали, не то что бирки. Однажды мне принесли на кормление девочку… Видимо, какая-то Крапивкина лежала вместе со мной.
– Корзинкина, – уточнил Илья.
– Ну или Корзинкина, это было сорок девять лет назад, неужели я помню?
– З-зачем ты сохран-нила эту ш-штуку?
– Это память, роднуля, какая бы она ни была. Со всеми ее нелепостями и глупыми шутками. А что у тебя в руке?
Илюша протянул ей бирку брата. Мама застыла, руки ее затряслись, она замотала головой и застонала.
– М-мам?
Софья Михайловна тихо заплакала, утирая слезы рукавом плюшевого халата.
– М-мам, ты знаешь, к-кто это?
– Роденька, – сквозь горловой спазм произнесла мама. – Сыночек мой…
Илюша боялся дышать. Память тоненьким побегом пробивала мамину болезнь. Он сгреб Софью Михайловну обеими руками и начал тереться об ее лицо.
– Как мне его не хватает, – плакала мама, – моего красивого мальчика… лучшего на земле…
– Ритаааа! – заорал растроганный, счастливый Илюша. – Нак-крывай стол, сырники, кофе, ликер м-маме, мне в-водки!
– Ты с глузду зъихав? – засуетилась Рита. – З ранку алкоголь?
Илюша чувствовал, как мертвая рука, державшая его за горло со вчерашнего вечера, отпустила корявые пальцы, и воздух свободно хлынул в легкие. История с Корзинкиной показалась ему крайней нелепостью, как он сразу не догадался, что это было тупой врачебной невнимательностью! А возвращение к маме памяти о брате его просто окрылило.
– Папа! – орал он в
