Остров - Сигридур Хагалин Бьёрнсдоттир
Она растеряна, не знает, где их искать. Поездка в Тикквабайр не принесла ничего, кроме историй о насилии, убийствах и грабежах; Марии и Элиаса не было среди тех, кого нашли после ухода бандитов, ни среди живых, ни среди мертвых. «Их словно земля поглотила», — сказала женщина, с которой она разговаривала, только что похоронившая своего мужа и не знавшая, чем будет зимой кормить детей. «Они все забрали», — пояснила она, но все же дала ей в дорогу несколько картофелин.
Нужно все осмыслить, напрячь ум, бросить ныть. Может, мама оставила ей какую-то весточку? Она снова обходит гостиную, ищет в обивке дивана, заглядывает под столешницу, листает книги. Ничего.
Снова открывает дверь своей комнаты, бродит среди хлама, поднимает старые игрушки и покрывала, пролистывает учебники и испанский словарь. Дыхание учащается, сердце вот-вот выскочит из груди. Она проводит вокруг себя рукой в темноте, не зная, что именно ищет, и вдруг вспоминает о соседке.
Выскочив на лестничную клетку, барабанит в дверь соседней квартиры, нажимает звонок трижды, ждет целую вечность, снова звонит. Наконец слышит за дверью мужской голос:
— Мы вооружены. Кто там?
— Меня зовут Маргрет. Я дочка Марии, которая жила рядом с вами. Я ее ищу.
Сквозь дверь доносится приглушенное бормотание, затем мужчина громко говорит:
— Мы ничего о ней не знаем. Убирайся!
— А Торни дома? Я только хотела спросить, не оставляла ли мама что-нибудь для меня. Письмо, записку или что-то в этом духе.
— Нет, ничего, — отвечает мужчина. — Оставь нас в покое.
Уже почти спустившись, Маргрет слышит, как открывается дверь, и до нее доносится голос Торни:
— Постой, для тебя кое-что есть.
Маргрет бежит наверх, перескакивая через две ступеньки; на лестничной клетке стоит пожилая женщина в заляпанном банном халате и тапочках и дрожащей рукой протягивает скрипку.
— Тут тебя искал мужчина. Сказал, что это скрипка твоей мамы. Извини, я в последнее время все забываю. — Она с опаской смотрит на парня в дверном проеме, затем гладит Маргрет по руке. — Правильнее отдать ее тебе. Твоя мама ко мне всегда хорошо относилась, пока не уехала. Хотя и была иностранкой, — добавляет она, закрывая двери.
Маргрет подносит скрипку к лицу и вдыхает пыль и древесную смолу, слабый аромат Марии. Весточка от мамы. Когда-то Мария пыталась научить ее играть, но Маргрет это быстро надоело, ведь скрипка ей в жизни не пригодится.
В тяжелом раздумье она спускается по лестнице, пытаясь понять, что хотела сообщить мать, останавливается, подносит скрипку к уху и трясет ее. В ней что-то есть. Что-то легкое. Когда трясешь, раздается тихое царапанье.
Маргрет со страхом смотрит на рабочий инструмент своей матери, затем оглядывается вокруг и с силой бьет им по перилам. Инструмент с плачем ломается, из него вылетает сложенный листок бумаги. Она поднимает его с пола и разворачивает.
Это фрагмент карты. На обратной стороне несколько строк, написанных мелким почерком Марии.
ГОЛОДНЫЙ ДОМ
Ребята вернулись, их голоса серебряными колокольчиками звенят в тишине, моя хибара наполнилась жизнью. Они стоят внизу и смотрят на меня, я сажусь и внимательно разглядываю этих маленьких дикарей. Они настороже, упрямые, недоверчивые; лица, полные надежды. Что это за ужасный оборванец смотрит на них сверху? Да еще с ружьем. Их больше, но я старше, больше и сильнее.
Маргрет реагирует мгновенно. Ребята, познакомьтесь с Хьяльти. Он жил с моей мамой, это его дом. И он не будет в нас стрелять. Она решительно смотрит на меня, и я бормочу, нет, не буду, простите за ружье, я думал, это спасатели.
Маргрет продолжает. Это Йоханна, Джек, Нина, с Хрольвом ты уже встречался. Ребята работящие, многое умеют. И мы голодные.
Они забили ягненка.
Я ничего не могу на это сказать, лежу беспомощный в кровати и борюсь с болезнью, пока они гоняют овец, смеясь, как маленькие веселые лисы. Не Тира ли помогла им загнать в угол бедного черного барашка, а потом смотрела, как они тащат его, блеющего и брыкающегося, на двор и медленно лишают жизни тупым ножом. Он был красивым, и я, наверное, сохранил бы ему жизнь, чтобы использовать как производителя, но теперь поздно об этом думать, шанс протек в песок с кровью, которая капает из обрубка его шеи, образуя лужу во дворе.
Вранье, что дети не причиняют вреда. Они внимательно рассматривают труп, с интересом и смешками вскрывают тело и исследуют внутренности, вынимают кишки и прощупывают пальцами почки. Джек берет голову и, смеясь, бегает по двору, насадив ее на палку, Йоханна окунает пальцы в кровь и разрисовывает малышам лица, проводит линию от корней волос до кончика носа, две под глазами, себе красит губы и затем облизывается с усмешкой. Светлые, почти белые волосы запачканы кровью, дети все вымазались в крови, словно принимали участие в каком-то удивительном жертвоприношении.
Я вздыхаю и ковыляю вниз по лестнице, лучше мне самому проследить за разделкой несчастного животного. Мы подвешиваем крохотные окорочка на балку под потолком, а из остального варим суп, шкурку разрываем на кусочки, она явно ни на что не сгодится.
От блюда с мясом исходит аромат и поднимается пар; разделяя на волокна, усиленно жуем мясо, запивая бульоном из мятых алюминиевых кружек. Дети набрали мидий, корней одуванчиков и ложечницу, сварили с мясом, устроили пир.
— Это самая настоящая походная похлебка, — говорю я, робко дуя на свой суп, не помню, когда в последний раз ел на людях.
Мне кажется, они принимают меня за чудака с ракушками и водорослями в бороде, словно я хлебаю из рога и бормочу. Они не разговаривают за едой, только смотрят на меня и друг на друга, улыбаясь, хихикая, с застрявшими между зубами желтыми кусочками моллюсков.
Еще совсем недавно они ходили в школу, ели хлопья на завтрак, а по пятницам ужинали пиццей. Играли в футбол или занимались гимнастикой, по вечерам зависали на YouTube, летние каникулы проводили на даче или в Бенидорме. А сейчас, как лисы, крадутся по пустошам и оползням, питаясь всем, что попадется. Осиротелые, беспомощные, однако самым убогим каким-то образом оказался я, старик в доме у моря.
Я обвожу взглядом компанию, мы успокоились и больше не боимся друг друга. Как говорил Лейв, это всегда происходит, когда люди сидят вокруг кастрюли с горячим супом и делят еду, преломляют хлеб. Мозг вырабатывает окситоцин, тот же гормон, когда люди занимаются любовью или матери кормят детей грудью. Биологическая любовь. Любовь все прощает и все терпит, но, возможно, эта врачующая сила, которая нас связывает, — всего лишь гормон. Наука дает свой
