Возвращение - Роман Иванович Иванычук
— Что это? — спросила я.
— Узбекская флейта — най. Это Анвар разговаривает с кызылкумскими песками, с садами Ферганы. Так и я, только молча, тосковал по тебе…
— Ты же меня не знал…
— Знал, Галя, — Андрий остановился. — Я чуть не забыл тебе сказать: я люблю тебя.
— Разве обязательно говорить? Ты… поцелуй меня.
Тихо дрожал звук ная. Очень тихо. Но его так отчетливо было слышно, словно эта дрожащая мелодия звучала где-то тут, рядом, на краю просеки — среди стволов елей. Опускались сумерки, шумели вершины деревьев, где-то внизу журчал ручеек, перекликались сонные птицы, а небо еще яснело, простреленное последними лучами солнца, и во всем этом шуме, перекличке птиц, сверканье неба жил, как дыханье, этот звук, принадлежавший мне уже давно.
Андрий нагнулся ко мне, его губы шевельнулись, он что-то сказал, но я слушала лишь звук ная, которым он звал меня давно и теперь. Я спросила:
— За что ты меня любишь? За то, что красивая?
— Да…
— И все? А не будет ли этого потом мало?
— Мало? Красоты, если она настоящая, никогда не может оказаться мало в человеке.
— Ты поможешь мне находить ее?
— Да, если ты этого будешь хотеть.
— Буду хотеть. Ты мне нравишься, с тобой хорошо и интересно… Поцелуй меня, почему ты боишься? Сядь возле меня…
— Боюсь покоя, который наступит потом…
— Не будет у тебя покоя никогда. И я знаю — мне будет трудно. Но я все приму от тебя. Я ведь тебя ждала.
Звук ная стих. Все вдруг замолкло, будто природа онемела в ожидании радости, чтобы потом — через минуту или уже утром — облегченно вздохнуть и снова отозваться тугим шумом верхушек деревьев, громкими ручьями и птичьим щебетом. Все затаило дыханье надолго, и вдруг в этой тишине беззвучно, как стрелы, спущенные с тысяч тетив, мелькнули из лесных сумерек в розовое небо гладкоствольные ели… Андрий смотрел на меня виновато и счастливо, я же, не помня себя от радости, без стыда и раскаяния, праздновала свой и всей природы праздник…
— Почему твои глаза стали темными? — спросил он потом. — Теперь уже нет, теперь снова зеленые…
— Может, от чрезмерного счастья?..
— Может…
Мы шли напрямик через лес на качающееся пламя костра, слизывавшее сумерки в просветах между деревьями.
Стемнело. Я остановилась, нерешительная и скованная, на краю поляны,: далеко, от костра. Я была теперь иной и еще не свободной в этом моем новом качестве, а из-за пламени ловил меня взгляд Марка. Я стеснялась, будто провинилась перед ним, незаметно, медленно отступая назад к стене леса… Андрий стоял впереди, он не видел моей растерянности и тоже молчал, и если бы не Анвар…
— Вай-вай! А я уже подумал: нет конденсата — пропал Андрий, ибо что такое Андрий, если нет конденсата, — затараторил Анвар. Он был веселый, беззаботный, словно и не он только что грустил на нае, беседуя с кем-то далеким и самым родным. — Но это хорошо, Андрий, что ты так упорно ищешь, — сколько мы попутно этой обыкновенной черной нефти добудем! Каждая идея-фикс во все времена приносила пользу. Алхимики не нашли философского камня, зато заложили основы сегодняшней химии. А кто мы — без химии? Ай, джаным, чем будем ужинать? Лагман, чучвара, шурпа — все сделаю для тебя!
Я благодарно улыбнулась ему, подошла ближе к костру.
— Если бы я знала, что это такое…
— А шашлык знаешь?
— Знаю.
— Будет шашлык!
Анвар раздувал угли, а Марко неотрывно смотрел на меня. Я стала смелее и не отводила уже взгляда. Что там у него в глазах: осуждение, восхищение, жалость? Он, видно, понял, что я хочу понять, о чем он думает, прищурился, протянул руку за гитарой и нервно, как бы мстя мне за то, в чем я не была виновата, ударил по струнам:
Есть только миг между прошлым и будущим.
Именно он называется «жизнь»… —
запел он, вкладывая в мелодию и слова нарочитую развязность и скепсис.
Мне стало легче, и я откликнулась пренебрежительно:
— Ловить момент? Утешаться сегодняшним днем? Это ваш девиз, Марко?
— Только так! — бросил он, не прерывая песни, и с видом беззаботного соблазнителя, подмигнул мне.
Почему я только сегодня поняла его? Почему только теперь осознала, что он очень любил меня?.. Все перевернул Нестор своим приездом…
После того как не стало Андрия, Марко сказал мне!
«Галя. я буду тебе хорошим другом».
«Как ты можешь так… А он еще называл тебя своим лучшим приятелем, Марко…»
«Он не ошибся, Галя».
«Но ты хочешь воспользоваться его отсутствием».
«Как ты смеешь?»
Марко долго смотрел мне в глаза, ждал, что я возьму свои слова обратно, но меня жгла нестерпимая боль, и я не могла его понять.
И он ушел из моей жизни навсегда.
Интересно, где он теперь, что с ним?
А тогда Марко бегал пальцами по струнам, напевая о быстротечности жизни, голос его театрально-трагически надрывался, всхлипывал, а в последнем куплете вдруг затих, и я встрепенулась от слов, которые он прошептал для меня, как предупреждение, как предосторожность:
А для звезды, что сорвалась и падает,
Есть только миг, ослепительный миг…
Я тревожно взглянула на Андрия: он смотрел в огонь, был углублен в себя, возможно, и не слышал песни. Я коснулась ладонью его локтя, молча умоляя, чтобы он рассеял недоброе предчувствие, неожиданно! охватившее меня. А Марко глумился, снова и снова повторяя последнюю строчку куплета:
Есть только миг, ослепительный миг…
Только миг…
Только…
— Довольно! — крикнула я. — Хватит!..
— Что с тобой? — очнулся Андрий.
— Ах, ничего, — смутилась я. — Анвар, сыграйте на своем нае…
— Джаным, — ответил Анвар, — мой най не играет. Он разговаривает, но только тогда, когда его слушает один человек. И не каждый понимает, о чем говорит най…
— Я поняла.
— Ты себя поняла. А моя песня разговаривала не с тобой.
— Она хороша?
— Юлдуз? Как лепесток розы, как гиацинт, как…
Он зажмурил глаза и долго говорил про свою Юлдуз, а слова песни Марка не умолкали в моей памяти, хлестали, терзали… И тогда, и потом. Я несла в себе эту песню как предсказание беды, жила с ней, вживалась в нее до тех пор, пока…
ЧЕТВЕРТОЕ ВОСПОМИНАНИЕ
— Остановите автобус, — попросила девушка, повернув голову от окна.
Андрий кивнул шоферу, а
