Маленькие птичьи сердца - Виктория Ллойд-Барлоу
В день похорон я обнаружила ее в комнате сестры; она сидела на кровати, зарывшись лицом в одежду Долорес. Дверь была открыта, и она услышала мои шаги на лестничной площадке, так что я вошла и легонько положила руку ей на плечо. С тех пор как сестра умерла, мои родители обменивались этим жестом, как эстафетной палочкой.
– Ты была хорошей мамой, – сказала я, подражая ласковому тону, с которым они часто обращались друг к другу. – Правда, – ее плечо застыло под моей рукой и превратилось в камень.
Она резко вдохнула и выпалила на выдохе:
– Пошла вон, – она говорила очень тихо, я едва ее расслышала. Но ее спокойный тон испугал меня больше, чем если бы она кричала.
До самой своей смерти родители постоянно спрашивали: что случилось? Почему ты нам не рассказала? Почему не проверила, все ли с ней в порядке? Им казалось, что мои ответы поднимут Долорес со дна озера, и мне тоже иногда казалось, что если я смогу объяснить, сестра вернется. Вместе с тем я боялась, что она восстанет из воды необъяснимо сухая и обвинит меня во всем. Два месяца я молчала, чтобы ненароком не вызвать к жизни серую и задыхающуюся сестру, какой та была на берегу. Коронер назвал причиной смерти «сухое утопление» – этопримернокаксгоретьдотла, выбравшись из пожара.
В течение года после смерти сестры скоропостижно скончались мои родители. И мать, и отец умерли от болезней, от которых обычно никто не умирает: сперва мать от пневмонии, а затем сердце отца сперва забарахлило, а потом и вовсе остановилось, потому что ему не было проку биться без матери. Оба не противились смерти и не боролись с ней, а напротив, стремились к ней, ведь смерть воссоединила их с дочерью. Все двадцать лет, прошедших с тех пор, как моя семья утонула не в воде, а на суше, я пыталась жить над водой. Но мое состояние не прошло вместе с детством; его не оставить за стенами маленького дома у озера и не выбросить вместе с беленькими рыбными косточками. Оно дает о себе знать без спроса, и большую часть времени я кое-как барахтаюсь на мелководье. Я, как любой из вас, какое-то время плыву, а потом меня снова тянет вниз. Рано или поздно мое состояние меня настигает, и иногда это приносит облегчение, как погружение в прохладную воду в жару, а иногда коварное течение тянет меня на дно.
Наш-то что учудил
Закончились долгие выходные, которые я надеялась провести в компании Виты и Долли, но провела одна. На работе в понедельник все валилось из рук. Растения начали вянуть и хиреть, несмотря на мое повышенное к ним внимание. Их тоненькие тельца капризничали и куксились в моих руках, которые казались неуклюжими и громадными, как лопаты. Растения реагировали на огорчение садовника, как маленькие дети – на огорчение родителей: в панике начинали требовать к себе внимания и громче заявляли о своих потребностях. Мои руки обычно чувствуют растения; этот язык я понимаю.
Я улавливаю их нужду и пытаюсь унять их недовольство водой, светом, тенью или пересадкой в новую почву. Однако в тот день работа напоминала мои обычные социальные взаимодействия; общение прерывали помехи, как голос на радиочастоте, что то появлялся, то пропадал, превращаясь в неразборчивый треск. Почва пересохла;
нет-нет, она слишком жирная, а это растение дало слишком много отростков, его нужно обрезать, но не сильно.
Рядом прилежно работал Дэвид; растения за его спиной выстраивались приятным ровным рядком. Тем летом он отпустил волосы и иногда приглаживал их одной рукой осторожным легким касанием, точно собственные волосы вызывали у него странное ощущение. Другой рукой он иногда что-то показывал.
Уже несколько раз за утро он стучал по столу, чтобы привлечь мое внимание, и спрашивал: Ты в порядке?
Я в порядке. Да, да. Спасибо, отвечала я, каждый раз стараясь четче жестикулировать. Наконец, увидев, как он встревожен, я призналась. Долли была здесь все выходные, и я скучала.
Здесь? ответил он одной рукой и недоверчиво опустил уголки губ. Здесь? Он стряхнул землю с рабочей руки и показал последнее слово обеими руками, удержав жест дольше обычного. Указательные пальцы смотрели вниз; он размышлял над услышанным.
Да, здесь, а что? спросила я.
Сегодня утром я зашел к Ричарду; тот только что приехал. Их с Банни не было все выходные. Они уезжали на свадьбу. Он улыбнулся и продолжал. На свадьбу очень важного человека, сказала Банни. Очень важного! Передразнивая Банни, он округлил глаза, а пальцы его задвигались судорожно и торопливо, что обычно было ему не свойственно.
Я представила, как Дэвид нетерпеливо стоит на кухне у Ричарда и ждет, пока ему расскажут про урожай или севооборот, а Банни тем временем выпендривается, болтая о светском обществе, к которому они с Ричардом были причастны. Разговаривая с Дэвидом, Ричард поворачивался к нему лицом и четко выговаривал слова, чтобы проще было читать по губам, но старался делать это тактично и незаметно. А Банни начинала кривляться; я и так ее недолюбливала, а когда она дергала Дэвида за рукав или хлопала его по спине, как свою непослушную собачку, она нравилась мне еще меньше.
