Михаил Садовский - Фитиль для керосинки

Венька в три прыжка одолел лестницу, и они оказались в небольшом коридорчике, потом в спальне с широченной кроватью -- всюду была чистота, свежий теплый воздух ... Шурка подошел к тумбочке около кровати и присел на корточки перед крошечным приемником. Венька последовал его примеру. Но сесть и смять покрывало они не решились. Щелкнул выключатель от поворота ручки, засветилась прежде черная и нечитаемая стеклянная шкала, красная полоска побежала из конца в конец, повинуясь Шуркиной руке, и зашелестели, заурчали, заплескались звуки всего мира. Венька с восторгом смотрел на это чудо, на эту недосягаемую мечту (он даже в мыслях не допускал, что может иметь такой). Всеволновый! С 13 метров! Полурастянутые диапазоны! Боже! Вот это да! Он стал считать сколько их. Сбился, начал сначала. Потрогал коричневый пластмассовый бок, заглянул за него и увидел фирменный знак, гнезда, гнезда

-- он был ошеломлен.

-- Погоди! -- запротестовал Шурка.-- Здесь на девятнадцати про нас все время передают. -- Он еле заметным шевелением пальцев трогал большую круглую ручку, и красная стрелка незаметно для глаза сдвигалась вправо и влево. Урчание становилось то нежным, то плотным и грозным. -- Вот глушат, гады! Но ничего! Трофейная техника, что надо -- тут есть подстроечка гетеродина!

-- Ты тоже радио увлекаешься? -- удивился Венька

-- Вот! -- поднял палец Шурка. --"... жена синагога", -- сожжена, -- пояснил он. "В ночь на субботу был смертельно ранен сын равина...-- грохот глушилки становился невыносимо плотным, и волна передачи, как бы под его тяжестью проседала и потом постепенно выползала из-под гнета... -- ... надгробия, особенно пострадали захоронения последних военных и послевоенных лет. Советское правительство, осуществляющее государственную политику антисемитизма, хранит..." -- что оно хранит, узнать не удалось... Венька и Шурка переглянулись...

-- Только ты... --Шурка приложил палец к губам... -- а то меня мать...

-- А при чем тут твоя мать? -- удивился Венька

-- Ты что? Дурак? Она если узнает, что я приемник включал и наверх ходил...

-- А! -- Хлопнул себя по лбу Венька. -- Я не про то подумал: они глушат, чтобы мы не слушали это.

-- Будто мы так не знаем! -- усмехнулся Шурка.

-- Мы знаем! А другие нет... -- вразумительно сказал Венька. Жалко, что меня увезли все-таки. Теперь жалко. Я бы...

-- Да уж! Этот... сын, которого смертельно ранили... Он то с пистолетом был и стрелял... полковник... он в воздух, чтобы разогнать, а они в него из обреза пальнули... говорят из банды...

-- А я думал милиция...

-- Их никого не было... никого... они потом приехали на мотоцикле... а уже пусто... одни головешки и пожарные... мать! -- встрепенулся Шурка, и они мигом очутились внизу возле разобранного велосипедного колеса. Веньку давил стыд. Получалось так, что он сбежал, когда тут убивали людей. И он не мог ответить, почему он был не с ними? То, что увезли родители, совсем не убедительно. Он вспоминал имена разных пионеров-героев, о которых рассказывали в школе, о которых читал. Они ходили в разведку, сражались на торпедных катерах, партизанили, были связными... а он? Значит, струсил... тогда на ум ему приходили слова: "Государственная политика..." Как он мог бороться с государством? А разве фашисты были не государство?.. Но тогда боролись два государства... Нет. Они врут про государственную политику. Говорят же по тарелке: "вражеские голоса". Они врут. Боролись, боролись с фашистами, а теперь "государственная политика антисемитизма..." Он не заметил, как свернул на знакомую улицу. Здесь, на Лесной стояла синагога. Венька был в ней раза три или четыре и приходил сюда за мацой. Теперь перед ним лежал поваленный, втоптанный в снежную жижу и оттаявшую грязь штакетник забора. На месте дома торчала огромная нелепая труба, а весь бывший двор стал черным квадратом. Дальше по улице торчала еще одна труба. Венька подошел ближе и увидел палку, воткнутую в землю, с фанерной дощечкой, на которой коряво было написано углем "Цех". Здесь был цех, в котором пекли мацу. Напротив, на сплошном дощатом заборе крупно черной краской: "Бей жидов!" Некоторые буквы были растерты -- очевидно, хозяином дома... Веньке стало страшно. Он посмотрел в оба конца улицы, поднял глаза в серое плотное небо и почувствовал какую-то внутреннюю дрожь. Он хотел уйти и не мог, ноги будто навсегда влипли в эту жидкую грязь... а перед ним лежала и пахла удушающей гарью "государственная политика..." Кто-то положил ему руку на плечо, и он вздрогнул.

-- Ду хот нит гезеен?79 -- над ним возвышался Мельник. Он стоял в шапке, седые лохмы вылезали из-под нее. И неожиданно для себя Венька ответил ему по-еврейски.

-- Их хоб нит гевен до...80 -- он сам удивился своему голосу, как бы говорившему помимо его собственной воли, удивился этим словам...

-- Смотри. -- твердо сказал Мельник. -- Я первый раз увидел это, когда мне было, сколько тебе, наверно, -- сразу после бармицве. Это давно. При Николае. . . Но память на всю жизнь. Смотри. Запоминай. -- Он так и не снимал руки с Венькиного плеча, и тот прижался щекой к его влажному черному пальто. Так они и стояли долго. Потом Мельник сказал: -- Пошли. -- И они двинулись обратно по Лесной. На углу Мельник сказал: -- Я зайду в этот дом, а ты иди сразу домой -- не надо болтаться по улице. Венька хотел его спросить, про "государственную политику", но то ли постеснялся задерживать человека, когда ему надо в "этот дом", то ли просто не был готов... он брел, не думая куда. Это был странный вечер -- все происходило само собой. Сзади Летнего, где они ставили пьесу, он увидел несколько человек взрослых и двух ремесленников. Венька хотел свернуть, но расстояние до них оказалось небольшим, и они бы сразу поняли, что он испугался. Идти вперед было глупо -- здесь лежал заброшенный пустой кусок земли с протоптанной по нему тропинкой. Пока он раздумывал, один черный отделился от группы и уверенно направился к нему. Венька сразу узнал его и почувствовал, как напряглось все тело. В этот раз надо бить ему в другое место сразу, как только подойдет. Если не успею ударить первым -- пропал. Он на голову меня выше... убьют... страх, который навалился на него перед пожарищем, прошел. Он сжал кулаки и смотрел, как медленно приближается к нему ненавистное лицо. Наверное, тоже ходил с громилами. Наверняка. А то кто же еще, если не он. Вот она "государственная политика ", вот она -- идет ему навстречу, и надо дать ей ...

-- Ну, что? Вот и встретились. А? -- Венька знал, что говорить нельзя. -- Что молчишь, жидок? -- Ремесленник стал медленно опускать руку в боковой карман.

-- "Напильник!" -- мелькнуло в голове у Веньки, и он инстинктивно таким же движением стал опускать руку в свой пустой карман. Рука ремесленника замерла. Но Венька следил за ним, чувствуя, как дрожит от напряжения. И в тот момент, когда ремесленник выхватил руку и в ней блеснуло лезвие, он отскочил в сторону, споткнулся и грохнулся, не успев вытянуть руки из карманов. Уже падая, он увидел, как летит в сторону и его противник, тень нависшую над ними и услышал сдавленный голос:

-- Ты что, падла!?. Удавлю!..-- огромный детина в полушубке стоял к нему спиной и выговаривал поднятому за шиворот ремесленнику. Из-за такой гниды я париться буду, сука!

-- Должок отдать хотел... -- начал ремесленник сиплым голосом.

-- Должок!? -- Детина оттолкнул ремесленника, и тот быстро- быстро задом попятился, семеня ногами, чтобы не упасть.

-- Отдай перо, -- детина протянул руку, и на его огромную ладонь лег самодельный, с наборной ручкой нож. Венька медленно поднимался из жижи, чувствуя, как холодная одежда облепила всю спину, бок, ноги... -- А ты, мальчик, иди, -- сказал детина надменно ехидным голосом, полуобернувшись, -иди, пока я добрый, и снова добавил провинившемуся: Подставишь -- заломаю, гад...

-- Я думал...-- Венька услышал, как дрожит голос его врага. Но это была последняя реплика. Он медленно поднялся. Ноги плохо слушались. Знобило. По лицу стекала вода, перемешанная с потом. Ему было так противно и горько, что он закрыл глаза и застонал, задрав подбородок. И вдруг почувствовал, что щекам стало теплее, а внутри освободилось пространство, чтобы глубоко вздохнуть. Венька вздохнул, открыл глаза и понял, что плачет. ГЛАВА ХY. ЗАЧЕМ

Венька ловко перескочил рельсы, пронырнул под платформой и выглянул из-под нее. По сторонам никого не было. Тогда он вылез и,напряженно оглядываясь, пошел вдоль платформы. Лавочка Арона все еще стояла с рваным фанерным боком после погрома и заколоченным окном, через которое шла торговля. Милицию красили новой синей краской, отчего она становилась еще страшнее и нелепее в окружении заплеванных промежутков между лавками, покрытых приклеенной навеки пылью на стенах и тусклых окошках. На воротах склада наискось чернел плохо затертый лозунг, самый популярный этой весной в их поселке: "Бей жидов!" Венька издали посмотрел на школу, на свое окно, сквозь которое наблюдал столько интересного на скучных уроках, на верхушки сосен, торчащих сзади школы на уровне всего второго этажа, потому что их стволы начинаются глубоко в овраге. Здесь всегда к весеннему запаху примешивался еще какой-то особый