Дмитрий Мамин-Сибиряк - Том 2. Приваловские миллионы
Марья Степановна отнеслась совершенно безучастно к болтовне Хины и на ее вопрос только отрицательно покачала головой. Чтобы ничем не выдать себя, Марья Степановна потребовала самовар и послала Верочку за вареньем.
— Я решительно не знаю, что и делать, — тараторила гостья, — заперся в своей комнате, никого не принимает…
— Кто заперся-то, Хиония Алексеевна?
— Да Сергей Александрыч… Ах, боже мой! Да неужели вы так уж ничего и не слыхали?
— От кого мне слышать-то… Заперся, значит, дело какое-нибудь есть… Василий Назарыч по неделям сидит безвыходно в своем кабинете. Что же тут особенного?
Но Хиония Алексеевна не унялась и совершенно другим тоном спросила:
— А как здоровье Nadine?
— Не совсем, кажется…
— Скажите… Как жаль! Нынешние молодые люди совсем и на молодых людей не походят. В такие ли годы хворать?.. Когда мне было шестнадцать лет… А все-таки такое странное совпадение: Привалов не выходит из комнаты, занят или нездоровится… Nadine тоже…
Эту пилюлю Марья Степановна проглотила молча. В течение целого часа она точно сидела на угольях, но не выдала себя, а даже успела нанести несколько очень чувствительных ударов самой Хине, рассчитывавшей на слишком легкую добычу.
— Как здоровье Василья Назарыча? — невинным тоном осведомилась Хина, как опытный стратег, оставив самый сильный удар к концу. — В городе ходят слухи, что его здоровье…
— Ему лучше. Вероятно, он скоро отправится на прииски…
Невозмутимое спокойствие Марьи Степановны обескуражило Хину, и она одну минуту усомнилась уже, не врали ли ей про разорение Бахаревых, но доказательство было налицо: приезд Шелехова что-нибудь да значит.
— Ах, я совсем заболталась с вами, Марья Степановна, — спохватилась Хина, допивая чашку. — Мне еще нужно поспеть сегодня в десять мест… До свидания, дорогая Марья Степановна!..
Хина в сопровождении Верочки успела торопливо обежать несколько комнат под благовидным предлогом, что ошиблась выходом. Ее одолевала жажда взглянуть на те вещи, которые пойдут с молотка.
— Ах, какая прелестная ваза! Какой милый коврик… — шептала Хина, ощупывая вещи дрожавшими руками; она вперед смаковала свою добычу и успела прикинуть в уме, какие вещи она возьмет себе и какие уступит Агриппине Филипьевне. Конечно, себе Хиония Алексеевна облюбовала самые хорошие вещи, а своей приятельнице великодушно предоставила все то, что было похуже.
VIIУтром, когда Лука и Данилушка распивали чай, в передней послышался нерешительный звонок.
— Кому бы это быть? — недоумевал Лука, направляясь к дверям.
У подъезда стоял Привалов. В первую минуту Лука не узнал его. Привалов был бледен и смотрел каким-то необыкновенно спокойным взглядом.
— Марью Степановну можно видеть? — спрашивал он.
— Можно, Сергей Александрыч… обнаковенно можно! Да штой-то из лица-то как вы изменились? Уже не попритчилось ли што грешным делом?
— Да, немножко попритчилось, — с улыбкой ответил Привалов. — Прихворнул…
— Ах ты, грех какой вышел… а?..
Когда Привалов повернулся, чтобы снять пальто, он лицом к лицу встретился с Данилушкой. Старик смотрел на него пристальным, насквозь пронизывающим взглядом. Что-то знакомое мелькнуло Привалову в этом желтом скуластом лице с редкой седой бородкой и узкими, маслянисто-черными глазами.
— Небось не признаете? — проговорил Данилушка улыбнувшись.
— Это вы… Данила Семеныч?..
— Как две капли воды.
Они поздоровались.
— А я у вас был, Сергей Александрыч, — заговорил своим хриплым голосом Данилушка. — Да меня не пустил ваш холуй… Уж я бы ему задал, да, говорит, барин болен.
— Да, я действительно был болен.
Эта неожиданная встреча не произвела впечатления на Привалова; он даже не спросил Данилушку, давно ли он приехал с приисков и зачем. Наружное спокойствие Привалова прикрывало страшную внутреннюю борьбу. Когда он еще брался за ручку звонка, сердце в груди вздрогнуло у него, как спугнутая птица. Данилушку он видел точно в тумане и теперь шел через столовую по мягкой тропинке с каким-то тяжелым предчувствием: он боялся услышать знакомый шорох платья, боялся звуков дорогого голоса и вперед чувствовал на себе пристальный и спокойный взгляд той, которая для него навсегда была потеряна. Весь бахаревский дом казался ему могилою, в которой было похоронено все самое дорогое для него, а вместе с ним и его собственное сердце…
В дверях столовой он столкнулся с Верочкой. Девушка не испугалась по обыкновению и даже не покраснела, а посмотрела на Привалова таким взглядом, который отозвался в его сердце режущей болью. Это был взгляд врага, который не умел прощать, и Привалов с тоской подумал: «За что она меня ненавидит?»
— Мама в гостиной, — холодно проговорила Верочка, когда Привалов поравнялся с ней.
— Мне можно ее видеть?
— Да.
Марья Степановна сидела в кресле и сквозь круглые очки в старинной оправе читала «Кириллову книгу». В трудные минуты жизни она прибегала к излюбленным раскольничьим книгам, в которых находила всегда и утешение и подкрепление. Шаги Привалова заставили ее обернуться. Когда Привалов появился в дверях, она поднялась к нему навстречу, величавая и спокойная, как всегда. Они молча обменялись взглядами.
— Здравствуй… — протянула Марья Степановна. — Чего стоишь в дверях-то? Садись, так гость будешь…
Взглянув на Привалова прищуренными глазами, Марья Степановна прибавила:
— Из себя-то как переменился…
— Был болен, Марья Степановна.
— Слышала стороной, что скудаешься здоровьем-то. Твоя-то Хина как-то забегала к нам и отлепортовала… Тоже вот Данилушка пошел было к тебе в гости, да не солоно хлебавши воротился. Больно строгого камардина, говорит, держишь… Приступу нет.
— Я сейчас видел Данилу Семеныча… Все такой же, почти не изменился совсем… Потолстел, кажется. А как здоровье Василья Назарыча?
— Ничего, поправляется… По зиме-то, видно, с сыном на прииски вместе уедут…
В воображении Привалова Марья Степановна представлялась убитой и потерявшей голову женщиной, в действительности же она явилась по-прежнему спокойной и гордой. Только книга в почерневшем кожаном переплете с медными застежками была новостью для Привалова, и он машинально рассматривал теперь тисненые узоры на обложке этой книги, пока Марья Степановна как ни в чем не бывало перебирала разные пустяки, точно они только вчера расстались и в их жизни ничего не произошло нового. Но эта политика не обманула Привалова: он чутьем понял, что Марья Степановна именно перед ним не хочет выказать своей слабости, потому что недовольна им и подозревает в чем-то. Что в Верочке высказалось открыто и ясно как день, то же самое в Марье Степановне ушло глубоко внутрь и прикрылось напускным равнодушием. Открытая неприязнь Верочки была легче для Привалова, чем эта чисто раскольничья политика гордой старухи.
Марья Степановна именно того и ждала, чтобы Привалов открылся ей, как на духу. Тогда она все извинила бы ему и все простила, но теперь другое дело: он, очевидно, что-то скрывает от нее, значит, у него совесть не чиста.
Привалов плохо понимал, что говорила с ним Марья Степановна, и с чувством подавленной тоски смотрел кругом. Давно ли вся эта комната была для него дорогим уголком, и он все любил в ней, начиная с обоев и кончая геранями и белыми занавесками в окнах. Сердце его сжималось с мучительной тоской. К чему еще эта последняя ложь и неправда? Ведь он не может объяснить всего Марье Степановне, тогда как она просто не хочет поговорить с ним о том, зачем он пришел. Ведь она видит, как тяжело ему было прийти к ним в дом, и не понимает, зачем он шел…
«Опять недоразумение…» — с горечью думал Привалов, отвечая своей собеседнице что-то невпопад.
Этот разговор был прерван появлением Надежды Васильевны.
— Мама, тебя на что-то нужно Павле Ивановне, — проговорила девушка, здороваясь с Приваловым.
Старуха зорко наблюдала эту встречу: Привалов побледнел и, видимо, смутился, а Надежда Васильевна держала себя, как всегда. Это совсем сбило Марью Степановну с толку: как будто между ними ничего не было и как будто было. Он-то смешался, а она как ни в чем не бывало… «Ох, не проведешь меня, Надежда Васильевна, — подумала старуха, поднимаясь неохотно с места. — Наскрозь вас вижу с отцом-то: все мудрить бы вам…»
Когда Марья Степановна вышла из комнаты, Привалов с испугавшей его самого смелостью проговорил:
— Мне необходимо переговорить с вами, Надежда Васильевна, об одном деле…
— Если я не ошибаюсь, вас привели к нам те слухи, которые ходят по городу о нашем разорении?
— Да.
— Мама вам ничего не говорила?
— Нет.
— Так я и знала… Она останется верна себе до конца и никогда не выдаст себя. Но ведь она не могла не видеть, зачем вы пришли к нам? Тем более что ваша болезнь, кажется, совсем не позволяет выходить из дому.
