Максим Горький - Трое
И н-не м-мог-гу пре-да-ть-ся вновь...
"Р-раз и-и-и-и..." - Высокая нота красиво зазвенела в тишине ночи, взлетая к высоте легко и свободно...
Лунёв встал и с досадой закрыл окно: песня казалась ему неуместной, она обижала его. Стук рамы заставил Машу вздрогнуть. Она открыла глаза и, с испугом приподняв голову, спросила:
- Кто это?
- Я... окно закрыл...
- Господи Исусе!.. Ты уходишь?
- Нет, не бойся...
Она поворочала головой по подушке и снова задремала. Малейшее движение Ильи, звук шагов на улице - всё беспокоило её; она тотчас же открывала глаза и сквозь сон вскрикивала:
- Сейчас... ох!.. сейчас...
Стараясь сидеть неподвижно и глядя в окно, снова открытое им, Лунёв соображал, как помочь Маше, и угрюмо решил не отпускать её от себя до поры, пока в дело не вмешается полиция...
"Нужно через Кирика действовать..."
- Просим, просим! - вырвались из окон квартиры Громова оживлённые крики. Кто-то хлопал в ладоши. Маша застонала, а у Громова опять запели:
Пар-ра гнедых, запр-ряжённых с зар-рёю...
Лунёв почти с отчаянием замотал головой... Это пение, весёлые крики, смех - мешали ему. Облокотясь на подоконник, он смотрел на освещённые окна против себя со злобой, с буйным негодованием и думал, что хорошо бы выйти на улицу и запустить в одно из окон булыжником. Или выстрелить в этих весёлых людей дробью. Дробь - долетит. Он представил себе испуганные, окровавленные морды, смятение, визг и - улыбнулся с дикой радостью в сердце. Но слова песни невольно лезли в уши, он повторял их про себя и с удивлением понял, что эти весёлые люди распевают о том, как хоронили гулящую женщину. Это поразило его. Он стал слушать с большим вниманием и, слушая, думал:
"Зачем это они поют? Какое веселье в эдакой песне? Вот выдумали, дураки! А тут, в пяти саженях от них, живой замученный человек лежит... и никому о муках его не известно..."
- Браво! Бра-во-о! - разнеслось по улице.
Лунёв улыбался, поглядывая то на Машу, то на улицу. Ему уже казалось смешным то, что люди веселятся, распевая песню про похороны распутницы.
- Василий... Василич... - бормотала Маша.
Она заметалась на постели, как обожжённая, сбросила одеяло на пол и, широко раскинув руки, замерла. Рот у неё был полуоткрыт, она хрипела. Лунёв быстро наклонился над нею, боясь, что она помирает; потом, успокоенный её дыханием, он покрыл её одеялом, влез на подоконник с ногами и прислонился лицом к железу решётки, разглядывая окна Громова. Там всё пели - то в один голос, то в два, пели хором. Звучала музыка, раздавался смех. В окнах мелькали женщины, одетые в белое, розовое и голубое. Илья прислушивался к песням и с недоумением думал, как они, эти люди, могут петь протяжные, тоскливые песни про Волгу, похороны, нераспаханную полосу и после каждой песни смеяться как ни в чём не бывало, точно это и не они пели... Неужто они и тоской забавляются?
А каждый раз, когда Маша напоминала ему о себе, он тупо смотрел на неё и думал, что будет с нею. Вдруг зайдёт Татьяна и увидит её... Что ему делать с Машей? Он чувствовал себя так, точно угорел. Когда он захотел спать, то слез с подоконника и растянулся на полу, рядом с кроватью, положив под голову пальто. Во сне он видел, что Маша умерла и лежит среди большого сарая на земле, а вокруг неё стоят белые, голубые и розовые барыни и поют над ней. И когда они поют грустные песни, то все хохочут не в лад пению, а запевая весёлое, горько плачут, грустно кивая головами и вытирая слёзы белыми платочками. В сарае темно, сыро, в углу его стоит кузнец Савёл и куёт железную решётку, громко ударяя молотом по раскалённым прутьям. По крыше сарая кто-то ходит и кричит:
- И-лья, И-лья!..
А он, Илья, лежит тут же в сарае, туго связанный чем-то, ему трудно поворотиться, и он не может говорить...
- Илья! Встань, пожалуйста...
Он открыл глаза и узнал Павла Грачёва. Сидя на стуле, Павел толкал ногой его ноги. Яркий луч солнца смотрел в комнату, освещая кипевший на столе самовар. Лунёв прищурился, ослеплённый.
- Слушай, Илья!..
Голос у Павла хрипел, как после долгого похмелья, лицо было жёлтое, волосы растрёпаны. Лунёв взглянул на него и вскочил с пола, крикнув вполголоса:
- Что?
- Попалась!.. - тряхнув головой, сказал Павел.
- Что такое? Где она? - спросил Лунёв, наклоняясь к нему и схватив его за плечо. Грачёв пошатнулся и растерянно проговорил:
- По-осадили в тюрьму...
- За что? - громким шёпотом спросил Илья.
Проснулась Маша и, вздрогнув при виде Павла, уставилась в лицо ему испуганными глазами. Из двери магазина смотрел Гаврик, неодобрительно скривив губы.
- Говорят... у какого-то купца... украла бумажник...
Илья толкнул товарища в плечо и молча отошёл от него.
- Помощника частного... по роже ударила...
- Н-ну, конечно, - сурово усмехнувшись, сказал Илья. - Коли уж в острог, так - обеими ногами...
Поняв, что всё это её не касается, Маша улыбнулась и тихо сказала:
- Меня бы вот в острог...
Павел взглянул на неё, потом на Илью.
- Не узнаёшь? - спросил Илья. - Машу, Перфишки дочь, помнишь?
- А-а, - равнодушно протянул Павел и отвернулся от Маши, хотя она, узнав его, улыбалась ему.
- Илья! - угрюмо сказал Грачёв. - А что, если это она для меня постаралась?
Лунёв, немытый и растрёпанный, сел на кровать в ногах Маши и, поглядывая то на неё, то на Павла, чувствовал себя ошеломлённым.
- Я знал, - медленно говорил он, - что эта история добром не кончится.
- Не слушала меня, - убитым голосом сказал Павел.
- Во-от! - насмешливо воскликнул Лунёв. - В том всё и дело, что она тебя не слушалась! А что ты сказать ей мог?
- Я её любил...
- А на кой чёрт она нужна, твоя любовь?
Лунёв начал горячиться. Все эти истории - Павлова, Машина - возбуждали в нём злобу. И, не зная, куда направить это чувство, он направил его на товарища...
- Всякому хочется жить чисто, весело... ей тоже... А ты ей: я тебя люблю, стало быть, живи со мной и терпи во всём недостаток... Думаешь, так и следует?
- А как мне надо поступать? - спросил Павел кротко и тихо.
Этот вопрос несколько охладил Лунёва. Он невольно задумался.
Из магазина выглянул Гаврик.
- Отпирать магазин?
- Ну его к чёрту! - с раздражением крикнул Лунёв. - Какая тут торговля?
- Мешаю я тебе? - сказал Павел.
Он сидел на стуле согнувшись, положив локти на колени и глядя в пол. На виске у него напряжённо билась какая-то жилка, туго налившаяся кровью.
- Ты? - воскликнул Лунёв, посмотрев на него. - Ты мне не мешаешь... и Маша не мешает... Тут - что-то всем нам мешает... тебе, мне, Маше... Глупость или что - не знаю... только жить по-человечески нет никакой возможности! Я не хочу видеть никакого горя, никаких безобразий... грехов и всякой мерзости... не хочу! А сам...
Он замолчал и побледнел.
- Ты всё про себя... - заметил Павел.
- А ты - про кого? - насмешливо спросил Илья, - Всяк человек своей язвой язвлён, своим голосом и стонет... Я не про себя, а про всех... потому все меня беспокоят...
- Уйду, - сказал Грачёв и тяжело поднялся со стула.
- Эх! - крикнул Илья. - Пойми ты, а не обижайся...
- Меня, брат, как кирпичом по голове ударило... Верку жаль... Что делать?
- Ничего не поделаешь! - решительно сказал Илья. - О ней пиши пропала! Засудят её...
Грачёв опять сел на стул.
- А ежели я объявлю, что она для меня это? - спросил он.
- Ты - принц? Скажи, тогда и тебя в тюрьму сунут... Вот что... надо нам привести себя в порядок. Маша, мы уйдём в магазин, а ты встань, приберись... чаю нам налей...
Маша вздрогнула и, приподняв голову с подушки, спросила Илью:
- Домой идти мне?..
- Дом у человека там... где его хоть не мучают...
Когда они вошли в магазин, Павел сумрачно спросил:
- Зачем она у тебя? Дохлая какая...
Лунёв кратко рассказал ему, в чём дело. К его удивлению, история Маши как бы оживила Грачёва.
- Ишь, старый чёрт! - обругал он лавочника и даже улыбнулся.
Илья стоял рядом с ним и осматривал свой магазин, говоря:
- Ты недавно сказал, что меня вся эта музыка не успокоит...
Он повёл по магазину широким жестом и с неприятной усмешкой кивнул головой.
- Верно! Не успокаивает... Какой мне выигрыш в том, что я, на одном месте стоя, торгую? Свободы я лишился. Выйти нельзя. Бывало, ходишь по улицам, куда хочешь... Найдёшь хорошее, уютное местечко, посидишь, полюбуешься... А теперь торчу здесь изо дня в день и - больше ничего...
- Вот бы тебе Веру в приказчицы взять, - сказал Павел.
Илья взглянул на него и замолчал.
- Идите! - позвала их Маша.
За чаем они все трое почти не разговаривали. На улице светило солнце, по тротуару шлёпали босые ноги ребятишек, мимо окон проходили продавцы овощей.
Всё говорило о весне, о хороших, тёплых и ясных днях, а в тесной комнате пахло сыростью, порою раздавалось унылое, негромкое слово, самовар пищал, отражая солнце...
- Сидим, как на поминках, - сказал Илья.
- По Верке, - добавил Грачёв. - Сижу и думаю: "А ну, как это я её в тюрьму вогнал?"
