Е. Хамар-Дабанов - Проделки на Кавказе

— Ужели здесь нет никакого женского круга? Ни од­ной женщины, которою бы можно было заняться?

— Решительно ни одной; оттого ты видишь согласие между мужчинами: здесь не знают ни ревности, ни сопер­ничества, и некому ссорить нас сплетнями.

— Быть может, с одной стороны оно хорошо; но не менее того очень скучно, однообразно, несносно! Я не по­нимаю, чем эти господа занимаются.

— Играют в карты и в бильярд. Мы так свыклись с этой жизнью, что не чувствуем отсутствия женского пола в нашем обществе.

— Ну, а кто майор, который сидел с нами, и другой полковник, подошедший после? Что они делают?

— Майор Камбула — препочтенный старик, самых стро­гих правил; прежде его много употребляли по службе, а теперь он совсем затерт; мимо его рук прошли большие ка­питалы, однако он остался все-таки бедным. Человек ум­ный, владеет прекрасно пером, знает хорошо здешний край, видит вещи здраво, и хотя стар годами, однако еще свеж памятью. Камбула доживает здесь остаток дней сво­их более чем скромно; но он этим недоволен, его честолю­бие страждет, он чувствует свои способности, обогащенные опытностью, и жаждет быть полезным. Другой—полков­ник Адаме. Я мало знаю его, но считаю за хорошего че­ловека; он также ничем не занят.

— Кстати о службе. Ты шутил, когда советовал мне держаться совета Камбулы, уверять, будто я еду на служ­бу в Грузию?

— Нет, в самом деле. Ты найдешь в этом большие вы­годы, особливо если будешь шарлатанить и уверять, будто имеешь большую, протекцию у главнокомандующего.

— Так я, пожалуй, готов уверять не только это, но да­же что я побочный сын какого-нибудь знатного лица... пу­скай матушка не прогневается! Я взял себе за правило следить в жизни одни выгоды, не заботясь о мнении света: пускай он называет меня, если хочет, эгоистом! Велико­душные люди— это тщеславные простаки, жертвующие собою, бог знает для чего!

— Удивляюсь, Николаша, как ты решаешься сознавать­ся в таких чувствах даже мне, своему брату!

Николаша захохотал.

— Да кого ты, брат, думаешь обмануть своим притвор­ным великодушием и самоотвержением? Прошла эпоха ар­кадских пастушков и чувствительных селадонов! В наше время всякий знает, что в человеке господствующее чувст­во— себялюбие; а как нас с молодых лет, по принятому образованию, приучают жить в борьбе с собою, думать, что все врожденные нам влечения порочны, и стараться их превозмогать, в чем никто однако не успевает; то мы и нашли способ скрывать свои чувства под личиною совер­шенного противоречия тому, что мы есть. Следовательно, пышные слова — великодушие, самоотвержение, суть вы­мысел, дымообразная пелена, под которой мы прячем ра­зумное себялюбие.

Александр замолчал.

На другой день поутру капитан Пустогородов одевался, чтобы ехать явиться ко всем местным властйм, когда к нему вошел бильярдный герой, растрепанный, неумы­тый, с налившимися кровью глазами, с двумя багровыми пятнами на щеках вместо румянца; галстук его, полуразвя­завшийся, висел на шее; сюртук, весь выпачканный мелом, был расстегнут нараспашку.

— Ну, Пустогородов! Потрудился я нынешнюю ночь... зато недаром!—сказал он, входя.—Посмотри!—И вынул из обоих карманов по горсти золота.

— Поздравляю!— отвечал капитан.

— Подожди, еще не все!

— Верю, брат! Не нужно показывать; вижу, что кар­маны твои полны.

— Я сам хочу полюбоваться. Вот взгляни только на это.— И из бокового кармана сюртука он вынул несколько пачек ассигнаций.— Теперь я могу спокойно заснуть: с этим у меня все есть!

— Какую же пользу принесут эти деньги?

— Какую? Разумеется, они будут полезны мне. Разве этого мало! Я приобрел их искусством, без плутовства, а вся­кое искусство делает честь тому, кто им одарен. Притом же они достались мне от глупцов, которые не сумели иначе их употребить, Впрочем, это весьма кстати: я еду в экспеди­цию, встречается куча необходимостей, а денег у меня не было.

— Кого же ты обыграл? Верно, адъютанта?

— Нет, у него не отыграл и проигрыша своего; а на мое счастие явились какие-то калмыцкие или ногайские пристава, у которых деньги как легко приходят, так и ухо­дят. Воля твоя! Лучше чтобы они достались мне, чем по­пали в придачу к поклонам да просьбам. Однако прощай, я пойду спать. Не нужно ли тебе денег? Возьми пожалуй!

— Нет, благодарю.

Бильярдный герой ушел. Александр выехал со двора.

Ровно в час пополудни Пустогородовы отправились к об­щему столу. Обед еще не начинался, но почти все места были заняты: к одной стороне стола сидели, друг возле друга, офицеры Генерального штаба, прекрасные и до­стойные молодые люди, но как бы подернутые непроница­емою таинственностью. Они ни о чем не распространялись, а лишь на все намеками давали ответы темные, выража­лись словами двусмысленными, старались быть вместе и удалять от себя всякого постороннего. Когда разговор их мог быть услышан, они заговаривали о тактике барона Жомини или о Военной академии. Другой конец стола был занят каким-то приезжим немцем. Он прибыл с берегов Кубани и теперь собрал вокруг себя своих соотчичей, при командированных на текущий год, и вербовал их к себе. Приезжий рассказывал им турусы на колесах про выгоды служить в тех войсках и уговаривал проситься на Кубань. Все слушали его с большим вниманием, потчевали вином и портером, не забывая однако же соблюдать строгую рас­четливость. Остальные места пестрели разнообразными мундирами всей русской армии, начиная от гвардейского до оренбургского линейного батальонного и оренбургского казачьего. Окончившие свой год на Кавказе говорили вновь прибывшим о своих надеждах на награды, переда­вали все, что преимущественно обратило их внимание. Все они казались веселыми и счастливыми, оставляя край, где перенесли труды, скуку, лишения, опасности войны и климата; словом, радовались, что остались целы и невре­димы к истечению срока. Несколько человек из числа последних сидели безмолвно: заметьте! Это — кавказские зоилы. Они определяют приговор военным действиям, про­ектируют об образе покорить горцев, имеют в запасе не­сколько военно-технических иностранных слов, которые сами плохо понимают; молчат до поры, но когда в разговоре настанет решительная, по их мнению, минута, пускают в вас этими словами, словно наполеоновскими резервами. Кав­казские зоилы превозносят стройность и красоту черке­шенок, которых никогда не видали. Вновь приезжие — сов­сем иначе: каждый рассчитывает, как сделать себе карь­еру, как получить побольше наград; его цель — произвесть самое лучшее впечатление на кавказских старожилов, с которыми ему предстоит делить труды и опасности. Эти люди придерживаются пословицы: «не плюй в колодец, при­годится водицы испить». Честь нашему веку! И молодежь становится дальновидною, осторожною. Приезжие обыкно­венно расспрашивают об образе войны с горцами, иные, зная об ежегодных потерях, поносимых войсками, вдруг очень просто спрашивают у вас: «Какой результат этих вечных экспедиций?» И тем затрудняют даже штаб-офице­ра Генерального штаба. Впрочем, в таких случаях приня­та общая формула для ответа; вот она: «Слишком долго и многосложно объяснять все блистательные результаты». Вы должны этим удовлетвориться.

Вот картина офицеров, командируемых ежегодно на Кавказ: много, очець много из них уезжают, заслужив ис­креннюю дружбу и уважение бывших кавказских товари­щей, несмотря что зависть должна бы сильно располагать против них этих последних. Честь кавказским офицерам, чуждым зависти! Честь и приезжим, успевшим в короткое время приобрести любовь и уважение товарищей, вопреки такому неблагоприятному положению!

Оба брата Пустогородовы уселись около князя Галицкого и майора Льва; против них находился в глубоком размышлении офицер, окончивший свой год: это был один из самых ревностных зоилов. В половине обеда, обращаясь к капитану Пустогородову, он спросил:

— Где вы служите?

— Я прикомандирован к линейным казакам.

— Славное войско! Ничего лучшего нельзя вообразить!.. Им не знают настоящей цены.

— Да, прекрасное войско! Приятно в нем служить; впрочем, все войска нашего корпуса; расположенные по Кавказской линии, отличны в бою.

— Извините, капитан! Я сам приехал сюда восхищен­ный от одних слухов и думал увидеть чудеса, но, будучи прикомандирован к пехоте, совершенно разочаровался: солдаты не выправлены и, когда придут среди дела в рас­стройство, тогда все кончено: не приведешь их в порядок!

— Не знаю, что могло вам дать такое невыгодное по­нятие,— отвечал Пустогородов,—я давно уже на Кавказе и убежден, что наш солдат соединяет в себе все достоин­ства воина, что же касается до установления порядка сре­ди огня, то обязанность начальника не допускать войска приходить в расстройство. Если, однако ж, это несчастье случится, сознаюсь, трудно ему помочь. Для этого нужна большая опытность и знание дела; впрочем, и это достига­лось в наших войсках.