Мальчик - Фернандо Арамбуру
Одолевая короткое расстояние от шоссе до колумбария, старик несколько раз останавливался, чтобы перевести дух. За последние недели он сильно похудел, мало и плохо спал, а из-за слабости и болей в животе каждый шаг давался ему с трудом.
Очень осторожно, очень медленно он спустился по ступеням на площадку к нише Нуко, цепляясь одной рукой за стоявшие слева надгробия, а в другой держа трость, которую по-прежнему ненавидел, хотя уже и не мог обходиться без нее. Первым делом он старательно дыхнул на стекло, но так как забыл прихватить с собой тряпку и не нашел в кармане носового платка, протер его рукавом.
Дул северный ветер, довольно прохладный и неприятный, а в той стороне, где находилось море, начали сгущаться тучи, еще далекие, но уже опускавшиеся поближе к земле и нагруженные дождем. Перед самым выходом из дому Никасио решил взять все-таки трость, а не зонт, который тоже часто служил ему опорой. Старик понадеялся, что потом кто-нибудь опять посадит его к себе в машину и доставит на место, потому что дойти до дома пешком в нынешнем состоянии ему будет точно не по силам.
Ты, конечно, удивился, что я пришел к тебе в среду, но этому есть свое объяснение, как и всему прочему. Завтра меня кладут в больницу «Крусес». На обследование, как говорит твоя мать, которая считает, что лучше знает, что со мной происходит, поскольку за моей спиной побывала у врача. Твоя мать, Нуко, она хорошая, но очень приставучая, а кроме того, так и не научилась врать как следует.
Он сделал шаг назад, чтобы в поле его зрения попало как можно больше ячеек. Прочел какие-то имена, глянул на цветы, на общую для всех дату смерти. С того дня прошло уже два года. Никасио сказал: дети, вас обманули, вы не мертвые. И я, Никасио, дед вашего дружка Нуко, докажу вам это, как только меня похоронят. А случится это очень скоро. И тогда я уж как-нибудь изловчусь – пророю туннель под землей туда, где находитесь все вы, и объясню вам многое из того, о чем вам никто никогда не рассказывал.
Он опять приблизился к нише. И прошептал доверительным тоном: мне жаль, Нуко. Ты знаешь, как мне хотелось вытащить тебя на волю, да вот не получилось. В больнице постараются отсрочить нашу встречу. Но у них этот фокус не выйдет. До скорой встречи, детка. До скорой встречи. Я очень хочу тебя увидеть. Он погладил стекло и, посуровев лицом, опираясь на трость, двинулся вверх по лестнице. У него дрожали коленки, и шел он совсем медленно. А когда поднялся на верхнюю площадку, оглянулся назад. И увидел тучи, которые повисли уже прямо над колумбарием и все ближе подступали к Ортуэлье. Сейчас хлынет дождь, сказал он про себя. Однако, прежде чем зашагать дальше, послал воздушный поцелуй в сторону ниши своего Нуко.
Я рад, что мой автор дает мне эту последнюю возможность поделиться своим мнением – ведь как-никак я и есть тот текст, на котором держится все, что он решил рассказать. Так вот, дойдя до этого места, я хотел бы с одобрением отметить две вещи. Первая имеет отношение к моему размеру, а это размер повести или, лучше сказать, маленького романа, хотя такое определение, с точки зрения науки о жанрах, не имеет очевидного смысла, что меня ничуть не унижает. Моим братьям, вышедшим из-под пера того же автора, обычно бывает мало и шестисот страниц. Ну а мне хватает тех, что во мне есть, так как, на мой взгляд, их вполне достаточно, чтобы вместить скромную и не слишком счастливую историю моих персонажей.
Вторую вещь, которая меня радует, я считаю более важной. Мне бы совсем не хотелось, чтобы ближе к концу из меня начал выпячиваться некий моральный урок или откровенное назидание. Пусть каждый читатель поймет меня и истолкует, как сочтет нужным, на свой вкус и лад. Самому мне вполне довольно уже того, что я несу в себе некую историю, по большей части основанную на откровенном рассказе женщины, которую здесь, с ее согласия, мы называем вымышленным именем. И я благодарен ей за то, что она без возражений позволила тому, кто меня пишет, прибегнуть к вымыслу, когда ради убедительности нужно дополнить ее признания и придать им литературную форму. Надеюсь, это удалось. В настоящее время женщина, которую мы назвали Мариахе, живет в Баракальдо. И мы с моим автором будем ждать, пока она меня прочтет, и будем надеяться на ее благосклонность. Я не боюсь ругательных отзывов тех, кто в один прекрасный день рискнет открыть эту книгу, но не стану и лицемерить, утверждая, будто мнение будущих читателей мне безразлично. Я порадуюсь положительным откликам и покорно приму критические, как оно и должно быть. Однако, вне всякого сомнения, буду считать, что старания того, кто меня написал, не пропали даром только в том случае, если хотя бы один читатель, хотя бы один-единственный, не важно, мужчина или женщина, наш современник или человек из будущего (позволю себе такую смелую надежду), оценит меня и, возможно, испытает искреннее волнение. Большего я не просил бы: мне достаточно просто быть понятым и оставить живой след у кого-то в душе. Вернее, я вообще ничего не прошу и не жду, поскольку говорить о своих возможных заслугах, пусть скромных, но все же заслугах – слишком большая самонадеянность. И лучше уж я умолкну, чтобы не затягивать это отступление, не столь уж, пожалуй, и обязательное. Пора перейти наконец к развязке нашей истории. Чем я сейчас и займусь.
Мой отец пил вино из большой бутыли, которую хранил на кухне в шкафчике под мойкой. Я понятия не имела о существовании этого тайного хранилища, пока не перебралась в его квартиру. Бутыль была оплетена прутьями лозы, которые за долгие годы сильно потемнели от грязи. На деревянном полу образовался сырой лиловый кружок. Вино было дешевым, как вы понимаете, почти черным, и с таким острым запахом, что от него щипало в носу, во всяком случае, у меня в носу точно щипало.
