Собрание сочинений. Том 6. 2006–2009 - Юрий Михайлович Поляков
После вчерашнего ему было неловко стоять перед режиссером в длинных полосатых трусах и застиранной майке с трудно читаемой надписью: «VIII региональная научно-практическая конференция учителей-методистов».
– Экий вы, однако! – с досадой молвил тот и отвернулся, словно поняв трепетную душу Андрея Львовича. – Жду вас в «зимнем саду».
…Пищеблок был пуст, лишь официантки, гулко стуча тарелками и противно скрежеща вилками-ложками, собирали со столов грязную посуду и тележками свозили ее на мойку. Из насельников оставался только академик архитектуры Пустохин, неподвижно уткнувшийся лицом в стол. Жарынин со скорбной вопросительностью посмотрел на монументальную Евгению Ивановну, стоявшую в дверях своей стеклянной кабинки.
– Мы тоже сначала подумали! – добродушно сообщила она. – Слава богу, просто уснул. Старенький… Идите – там накрыто.
– Спасибо!
– Это даже хорошо, что вы опоздали, – вдогонку добавила она. – Жуков-то-Хаит совсем озверел. Наверное, скоро перекоробится…
Припозднившимся соавторам оставили две тарелки отвердевшей каши и два располовиненных яйца, облагороженных каплями майонеза. Яйца были такие мелкие, словно снесла их не курица, а голубица. Зато Ян Казимирович сердечно позаботился о младших коллегах, гостеприимно оставив открытой банку с морской капустой.
– Смотрите! – удивился Кокотов.
На том месте, где обычно сидел Жуков-Хаит, обнаружились слова, написанные, точнее сказать, насыпанные хлебными крошками:
РОССИЯ, РУСЬ, ХРАНИ СЕБЯ, ХРА
Видимо, для окончания замысла не хватило расходных материалов. Так и есть: хлебница оказалась пуста.
– Татьяна! – гаркнул режиссер.
Все официантки мгновенно оглянулись на него, словно их тоже звали Татьянами, но потом, спохватившись, вновь занялись грязной посудой. Вскоре появилась Татьяна, неся на подносе хлеб и две порции бигоса: в тушеной капусте едва различалось несколько кусочков колбасы воспаленно-красного цвета.
– Видели, что вытворяет? – Она кивнула на артефакт. – Специально не убирала, чтоб вы убедились!
– Обострение? – скорбно спросил Жарынин.
– Жуть! Скоро перекоробится… – кивнула Татьяна, смахнула крошки полотенцем в передничек и ушла.
– Что значит «перекоробится»? – глядя ей вслед, поинтересовался Кокотов.
– Сами увидите.
– Вы мне обещали рассказать про Жукова-Хаита!
– Это грустная история. Стоит ли начинать с нее день? – Он в задумчивости проделал ложкой отверстие в затвердевшей каше.
– Стоит.
– Нет. Это выбьет вас из рабочего состояния.
– Ах, значит, вы заботитесь о моем рабочем состоянии! – воскликнул писатель, растратив недельный запас сарказма.
– Конечно, забочусь! – ответил режиссер так, словно вчера ничего не случилось. – Давайте-ка я лучше дорасскажу вам про Пат Сэлендж!
– Ну, дорасскажите! – неохотно согласился Кокотов.
– Вы помните, на чем я остановился?
– Конечно. Пат выбирала знаменитую женщину, чей чувственный опыт…
– Коллега, будьте проще! Она выбирала оргазм. Ей предложили на вкус: Клеопатру, Маргариту Наваррскую, мадам Помпадур, Екатерину Великую, леди Гамильтон, Сару Бернар, Мерилин Монро, Любовь Орлову, принцессу Диану, Лилю Брик… Но она выбрала… Кого?
– Не знаю.
– Думайте!
– Монику Левински?
– Вы бы еще Хилари Клинтон назвали! Выбрала она конечно же Мерилин Монро!
– Да, действительно, как же я не догадался! И что?
– А вот что! Наша Пат, расплатившись, благоговейно приняла из рук топ-менеджера маленькую бархатную коробочку, в каких дарят невестам бриллиантовое кольцо, принесла ее домой и, открыв, поставила рядом с фотографией покойной мамы, так и не нашедшей женского счастья ни с одним из своих четырех мужей. В мягком углублении лежал драгоценный чип, изготовленный затейниками из фирмы «Лавдриминтернешнл» в виде золотого сердечка. «Вот, мама…» – вымолвила Пат и заплакала от счастья.
– А знаете, что я подумал? – перебил соавтора Кокотов.
– Что?
– Если наука сумеет восстановить все ощущения, пережитые нами, тогда, скажем, дочь сможет испытать то, что чувствовала мать, зачиная ее… Или даже… отец, – после некоторой паузы добавил писатель и смутился.
– Сен-Жон Перс считал безграничность фантазии явным признаком ограниченности ума, – наставительно заметил режиссер и продолжил: – …Итак, всю субботу Пат готовилась к долгожданному счастью: в парикмахерской сделала себе модную прическу под названием «Космическое либидо», посетила знаменитые марсианские термы, где ее в четыре руки массировали и холили, втирая в кожу безумно дорогой крем «Купидерм», который изготавливается из семенных пузырьков млекопитающих стрекоз, обитающих только в труднодоступных районах Венеры. Вечером освеженная девушка приготовила себе торжественный ужин: артишоки, тушенные с имбирем, и варенный в ароматных травах лобстер, живьем доставленный с Земли, где деликатесных членистоногих осталось так мало, что на клешне был оттиснут номер, как на бутылке коллекционного вина. Алкоголь Пат тоже выбрала особый и очень модный: шампанское из крыжовника. Разумеется, то была лишь нелицензионная подделка знаменитого «Вологодского шипучего», производившегося только в северной области России и стоившего сумасшедших денег. На всю эту роскошь вкупе с услугами фирмы «Лавдриминтернешнл» у нее ушли без остатка пятилетние сбережения. Но Пат не жалела. Нет! Разве можно было прикоснуться к сексуальной тайне великой Мерилин, съев обычную галету из прессованных водорослей и выпив стакан дистиллированной воды, выпаренной из коллективной урины? Нет, и еще раз нет! С аппетитом поужинав, Пат приняла освежающий душ, который надо было заказывать за неделю, и легла на ложе, застеленное новыми шелковыми простынями, алыми, как паруса дурочки Ассоль, про которую Пат когда-то прочла в «Энциклопедии женских чудачеств». И вот, в сладкой истоме закрыв глаза, она затаила дыхание и вставила заветный чип…
– Куда вставила? – машинально спросил автор «Полыньи счастья», внимательно слушавший и живо воображавший описываемые события.
– Какая разница куда! – вскипел Жарынин.
– Ну а все-таки?
– Если бы вы вчера не удрали из моего номера, как кастрированный марал, то не задавали бы сейчас этот дурацкий вопрос!
– Я не удрал, а не пожелал участвовать в вашем животном мероприятии! – отчетливо и сурово произнес Андрей Львович, но голос его при этом дрогнул, как у диктора, объявляющего начало войны. – Вы обязаны были меня предупредить!
– Господи, да откуда же я знал, что у Аннабель Ли, настучавшей десяток эротических романов, банальная вагинофобия!
– Нет у меня никакой вагинофобии! – вскочил, заорав, возмущенный Кокотов, чем вызвал неподдельный интерес тружениц пищеблока.
– Тише, тише! Сядьте! Допустим, нет. Но сексуальные проблемы явно есть! Я же хотел помочь! А внезапность, как сказал Сен-Жон Перс, – это скальпель психотерапевта.
– Нет у меня никаких проблем! И не надо мне помогать! Вы не врач! Идите к черту с вашим скальпелем! – прошипел, садясь, писатель. – Я согласился сочинять сценарий, а не развратничать!
– Андрей Львович, помилуйте! Ночь с двумя одинокими бухгалтершами – это не разврат, это акт благотворительности!
– Вот и благотворите один! Я вам соавтор, а не… а не… не соактор!
– Как вы сказали? – Режиссер даже замер от неожиданности. – Соактор? Неплохо! Я в вас не ошибся. Человек вы способный, но характер у вас, знаете ли…
– Нормальный у меня характер…
Некоторое время соавторы сидели молча, звонко размешивая сахар в граненых стаканах, наполненных жидкостью, напоминающей по цвету чай.
– …Ну – вставила. И что
