Пропавшие наши сердца - Селеста Инг
А с виду она сама доброта, сказала Итану мать с глубокой печалью, будто ее предали, и тогда Итан понял: у нее уже сложилось мнение и, как он ни старайся, изменить его не получится. Несколько недель родители ему не звонили, и когда он с Чижом переехал в общежитие, то не стал сообщать им новый адрес.
А потом была записка. Учительница, мисс Эрнандес, тайком подсунула Чижу в сумку клочок бумаги. Глубокоуважаемые мистер и миссис Гарднер! – писала она опрятным наклонным почерком. Высокие, горделивые Г. Пружинистые, упрямые П. – В школу позвонили из службы опеки. В понедельник утром меня вызывают на беседу, наверняка скоро и с вами захотят поговорить. – И дальше: – Я сочла правильным вас предупредить.
Предостережение. И, что тут говорить, добрый поступок.
В тот вечер Маргарет собрала вещи, все уместилось в рюкзак. Небольшой, чтобы не устать, если придется долго нести; спальник и все деньги, что удалось собрать. Спальник Итан ей дал свой. Теплый, сказал он с нежностью, достав его из шкафа, и от нее не укрылось, как прерывался у него голос в предчувствии будущих ночей, которые им суждено провести друг без друга. Взяв спальник, она отвернулась, будто бы пристегнуть его к рюкзаку, а на самом деле не могла вынести боли в глазах Итана и боялась, что и он не сможет видеть боли в ее глазах. Они условились: она не станет ни звонить, ни писать. Никаких зацепок. Телефон с собой не возьмет. Нужно разорвать все связи, чтобы не за что было ухватиться, нужно выкорчевать из их жизни мать-азиатку, предательницу. Не дать ни малейшего повода забрать Чижа. Чего бы это ни стоило, решили они. На все пойти, все что угодно сказать или сделать, только бы уберечь сына.
Наутро она попыталась проститься. Суббота на исходе октября, самое начало листопада. Мы не пропадем, заверил Итан. Обоим было ясно, что утешает он не только ее, но и себя. Он зарылся лицом в ее волосы, Маргарет уткнулась ему в грудь, и все слова, что она не решалась ему сказать, отчаянно рвались на волю. Когда они разжали наконец объятия, то не могли посмотреть друг другу в глаза. Итан поспешно скрылся в спальне, ведь все уже сказано, а смотреть, как она уходит, невыносимо. Чиж, ничего не замечая, ползал на коленках по полу в гостиной и прилаживал друг к другу пластиковые кирпичики – строил дом, и крыша все время проваливалась, слишком высок был свод для его детских рук.
Чиж, окликнула срывающимся голосом Маргарет. Чиж, мне пора.
Она ждала, что, увидев рюкзак, он засыплет ее вопросами, ведь она с рюкзаком никогда не ходит. Что это у тебя? Куда ты? А можно с тобой? Но Чиж даже не обернулся. Сперва он не расслышал, так поглощен был делом, – Маргарет всегда пленяла в нем эта черта, как он умеет сосредоточиться, отключиться от внешнего мира, если в чем-то хочет разобраться.
Чиж, повторила она, на этот раз громче. Чиж, родной, я пошла.
Чиж не оглянулся, и за это она была ему благодарна – за то, что не придется смотреть ему в глаза в последнюю минуту, за то, что не подбежал, не уткнулся, как обычно, ей в живот, иначе как она нашла бы силы уйти?
Ага, сказал Чиж, и ее пронзила боль от того, насколько безгранично он ей доверяет – ни намека на сомнение, что она скоро вернется, как всегда. На пороге она оглянулась – посмотрела на него, поправила рюкзак и вышла, пока сердце не взяло верх над разумом.
Через два дня, когда к ним пришли из службы опеки, вещи ее уже были свалены в кучу перед домом. В ответ на вопросы Итан качал головой, а у Чижа внутри разверзлась пропасть. Нет, Итан не знает, где она сейчас. Нет, взглядов ее он не разделяет, ни в коей мере. Сказать по правде, совсем наоборот. Нет, положа руку на сердце, ему не жаль. Он жил с ней ради ребенка, но всякому терпению есть предел, верно? Ну… скажем так, он рад, что она не будет больше влиять на сына. Да, именно так. Скатертью дорожка.
Ее книги? Исключено. Крамола и мусор. Он все отправил в костер.
Автобус до Филадельфии, шарф до самых глаз, темные очки. В кармане одиннадцать тысяч долларов – почти все их сбережения. Плана у нее не было, только надежда: кое-кто мог бы ей помочь, приютить на время, пока она решает, что делать дальше. Но вначале, перед этой передышкой, нужно исполнить долг, попросить прощения. Искупить вину. Съежившись в кресле, Маргарет надвинула вязаную шапочку на глаза, спрятала подбородок в воротник пальто. Загнала поглубже слезы. И стала смотреть, как за окном проносится серо-белой полосой шоссе. В соседнем кресле храпел усатый мужчина, и складки жира у него на шее подрагивали с каждым вдохом.
Предместье, где выросла Мэри Джонсон: опрятные зеленые газоны с цветущими кустарниками и вековыми дубами, чистенькие деревянные домики, старые, но недавно покрашенные. Дом Мэри ничем не выделялся среди прочих, ни намека на траур. Но Маргарет его тотчас узнала, она не раз видела его в выпусках новостей, всегда с задернутыми шторами – защита от камер, что круглосуточно маячили рядом. Теперь, спустя несколько месяцев, здесь воцарилось хотя бы подобие нормальной жизни: в одном из соседних дворов с хриплым воем надрывалась воздуходувка, возле дома напротив старушка в цветастых садовых перчатках с учительской скрупулезностью обрезала хризантему. Дом Мэри выглядел нежилым, лишь машина на подъездной дорожке да тонкая щелка между занавесками, пропускавшая полуденный свет, выдавали, что в доме кто-то есть.
В детстве Мэри, наверное, здесь играла. Может быть, училась делать «колесо» на лужайке, чертила мелом классики на тротуаре. Может быть, знойными летними днями бегала к уличной поливалке, уворачивалась от струи, а потом, осмелев, подставлялась под нее. Маргарет видела ее в воображении, слышала ее визг – звонкий, словно колокольчик, совсем как у Чижа. Лямки рюкзака врезались в плечи, оставляя широкие красные полосы. Маргарет позвонила в дверь.
Открыла женщина старше Маргарет лет на десять – а Маргарет показалось, на целую жизнь. Лицо еще молодое, но в манере держаться усталость и тяжеловесность, будто на нее взвалили непосильную ношу. Из-за ее спины выглядывал
