Аристотель и Данте открывают тайны Вселенной - Бенджамин Алире Саэнс
– Конечно, мы возьмем ее к себе, – прервала меня миссис Кинтана. – От нее одно удовольствие. Вчера вечером она заснула у меня на коленях…
– Но вы работаете, и Данте тоже.
– Не переживай, Ари. Сэм весь день сидит дома – дописывает свою книгу.
– Спасибо, – сказал я.
– Не благодари меня, Ари.
Теперь в ее голосе звучало гораздо больше радости и легкости, чем в день нашего знакомства. Может, это из-за беременности? Может, в ней все дело? Хотя о Данте миссис Кинтана пеклась как прежде.
Повесив трубку, я решил собрать в дорогу вещи. Тут зазвонил телефон. Это был Данте.
– Сочувствую насчет тети. Зато Ножка теперь моя!
Иногда он вел себя как ребенок. Возможно, – думал я, – он останется таким навсегда. Как его отец.
– Ага, Ножка твоя. Она любит бегать по утрам. Рано.
– Насколько рано?
– Мы встаем без пятнадцати шесть.
– Без пятнадцати шесть?! Ты что, псих? А спать когда?
Этот парень всегда умел меня рассмешить.
– Спасибо за помощь, – сказал я.
– Ты как, в порядке? – спросил он.
– Ага.
– Папа не ругался за то, что ты так поздно вернулся?
– Не-а, он спал.
– Моя мама пыталась выяснить, чем мы занимались.
– И что ты ей сказал?
– Сказал, что из-за бури звезд мы не увидели. Сказал, что из-за сильного дождя мы долго не могли вернуться, поэтому просто сидели в машине и болтали. А когда дождь закончился, мы поняли, что проголодались, и поехали есть менудо. В ответ она странно на меня посмотрела и спросила: «И почему я тебе не верю?» А я ответил ей: «Потому что у тебя подозрительный характер». И больше мы об этом не заговаривали.
– А у твоей мамы хорошее чутье, – заметил я.
– Ага, но улик-то у нее нет.
– Готов поспорить, что она все знает.
– Откуда ей знать?
– Понятия не имею. Но готов поспорить.
– Слушай, у меня так паранойя разовьется.
– Вот и хорошо.
И мы снова расхохотались.
Чуть позже мы с папой отвезли Ножку к Данте, и папа передал мистеру Кинтане ключ от нашего дома (Данте предстояло поливать мамины цветы).
– И не вздумай украсть мой пикап, – вставил я.
– Я же мексиканец, – ответил он. – Угонщик тачек – мое второе имя.
Это меня ужасно рассмешило.
– Слушай, – сказал я. – Есть менудо и угонять автомобили – два совершенно разных вида искусства.
Мы ухмыльнулись друг другу.
Миссис Кинтана с подозрением на нас посмотрела.
Потом мы выпили кофе вместе с родителями Данте, пока сам он показывал Ножке дом.
– Готов поспорить, Данте заставит Ножку сжевать всю свою обувь.
Все, кроме моего папы, рассмеялись. Он не знал, что Данте объявил обуви войну. А когда Данте с Ножкой вернулись на кухню, наш смех перешел в хохот: Ножка несла в зубах кроссовок Данте.
– Смотри, что она нашла, мам.
Двенадцать
По дороге в Тусон мы с папой почти не разговаривали.
– Твоя мама очень расстроена, – сказал он.
Я знал, что он думает о прошлом.
– Хочешь, я сяду за руль?
– Нет, – ответил он. Но тут же передумал. – Давай.
Он вышел на следующей заправке, где мы купили кофе и бензин, и отдал мне ключи. Управлять его машиной было проще, чем моим пикапом. Я улыбнулся.
– Никогда не водил другие машины.
– Если умеешь управлять пикапом, то справишься и с любой другой машиной.
– Извини за вчерашнее, – сказал я. – Просто иногда… Иногда меня переполняют чувства… И я не всегда знаю, что с ними делать. Наверное, звучит как чушь.
– Звучит вполне нормально, Ари.
– Мне не кажется, что я такой уж нормальный.
– Испытывать чувства – это нормально.
– Но я чувствую злость. И не понимаю, откуда она берется.
– Наверное, нам стоит больше разговаривать.
– Да, пап, но разве хоть один из нас умеет это делать?
– Ты умеешь, Ари. Только не со мной.
Я не ответил. Однако, помолчав, все-таки сказал:
– Пап, у меня со словами тоже не очень.
– Ты постоянно разговариваешь с мамой.
– Да, но только потому, что у меня нет выбора.
Он рассмеялся.
– Я рад, что она заставляет нас говорить.
– Если бы ее не было, мы бы умерли в тишине.
– Ну сейчас мы ведь разговариваем, правда?
Я покосился на него и увидел, что он улыбается.
– Ага, разговариваем.
Он опустил окно.
– Твоя мама не разрешает мне курить в машине. Ты не против?
– Не против.
Этот запах – запах сигарет – всегда напоминал мне о нем. Он курил; я вел машину. Меня не тревожили ни тишина, ни пустыня, ни безоблачное небо.
Интересно, есть ли пустыне дело до слов?
Мои мысли блуждали. Я подумал о Ножке и Данте. Я спрашивал себя: что он видит, когда смотрит на меня? Спрашивал, почему не открываю альбом с набросками, который он мне подарил. Я вспомнил о Джине и Сьюзи и задумался, почему никогда им не звоню. Они, конечно, меня доставали, но только потому, что не умели общаться иначе. Я знал, что нравлюсь им, и мне они тоже нравились. И почему считается, что парни не могут дружить с девчонками? Что в этом такого? Я подумал о брате. Гадал, были ли они близки с нашей тетей и почему такая милая женщина изолировала себя от семьи. А еще пытался понять, почему провел у нее целое лето, когда мне было всего четыре года.
– О чем думаешь? – раздался голос папы. Он почти никогда не задавал этого вопроса.
– О тете Офелии.
– О чем именно?
– Почему вы отправили меня к ней на лето.
Папа не ответил. Он вновь опустил окно, и в машину, охлажденную кондиционером, хлынул жар раскаленной пустыни. Я знал, что он собирается выкурить еще одну сигарету.
– Расскажи, – попросил я.
– Над твоим братом тогда шел суд, – ответил он.
Он впервые упомянул при мне брата. Я молчал. Я хотел, чтобы он продолжил.
– Мы с твоей мамой… Нам было тяжело. Всем нам. И твоим сестрам тоже. Мы не хотели, чтобы ты… – Он замолчал. – Думаю, ты понимаешь, о чем я. – Лицо его приняло серьезное выражение. Серьезнее, чем обычно. – Твой брат любил тебя, Ари. Сильно. И он не хотел, чтобы ты все это видел. Не хотел, чтобы ты плохо о нем думал.
– Поэтому вы отправили меня к тете.
– Да.
– Но это ни черта не помогло, пап. Я постоянно о нем думаю.
– Прости, Ари. Я… Мне очень жаль.
– Почему мы не можем…
– Все не так просто, как тебе кажется, Ари.
– В каком смысле?
– У твоей мамы был нервный срыв. – Он шумно затянулся.
– Что?
– Ты
