Елена Прекрасная - Виорэль Михайлович Ломов
– Во сне секач, Эдик, вроде как не распухший был… Он, что, опять в человека превратился? Это как же, тетушка?
– Обыкновенно! Распух, погрузили в самолет и отвезли в Израиль, теперь обследуют в клинике Ассута. Денег у него вагон, но и за них животное в человека не превратишь! В видении же своем ты увидела, как этому отличнику российского искусства – за заслуги дали / пару пенделей к медали… Не переживай. Ты заглянула малость вперед, в заключительную сцену фильма. Мэтр… хотя, что это я? Ты будешь снимать это. Ты-ты. Никуда не денешься! Ты теперь, как бильярдный шар, должна катиться в лузу, а не биться в стенку. Это называется: правду нести. Как он нес. Иначе, какой прок от тебя?
– Тетушка… – спросила племянница. – Так он, что… он ушел от нас?
– Я же сказала: в больнице он. И на этот раз надолго. Лен, сходи, купи торт. Сладкого хочется.
– Иду за твоей сладкой правдой, тетушка, – сказала Елена, хотя по большому счету, она хотела уйти от тягостных предчувствий правды горькой.
Племянница пошла в кондитерскую, а Кольгрима вдруг вспомнила, как большую часть жизни только и занималась, что обманывала людей, а когда впустила в душу Елену, дала зарок – отвратиться ото лжи и лицемерия. Почему? Совесть ли проснулась?.. (Хотя совесть не спит в человеке, а, как глас вопиющего в пустыне, день и ночь тщетно взывает к нему). Жаль стало потерянного впустую времени?.. (А как накопить его, не израсходовав?) Она не знала, почему. Поначалу волшебница, как Шура Балаганов, тщетно взывала к людской справедливости, а потом стала эту справедливость вбивать каждому в башку – тоже без толку, котелки у всех чугунные! Кольгриму охватила ярость, какую она испытывала часто в прошлом, от бессилия что-либо изменить в мире. «Каждый человек хочет по своему пути идти, – подумала она, – а не получается. Мало кто в лузу попадает, больше в стенку да за борт. В лузу надо. Попадешь – выиграешь, причем не ты сам, а тот, кто тобой играет…»
Тем временем неведомый простому зрителю серый кардинал российского киноискусства допытывался от продюсеров и иных деятелей и чиновников культуры, что делать с незавершенной картиной последнего великого режиссера эпохи советского кино, дни которого были сочтены. Собственно, надо было либо закрыть фильм, распустить труппу и забыть об убытках, либо назначить исполняющего обязанности режиссера-постановщика и довести съемки до конца. Кардинал склонялся ко второму варианту, причем у него был готов и достойный кандидат – заслуженный артист РФ Игорь Ржевский. Однако мэтр спутал все карты. Узнав о подковерной возне, он прислал в комиссию сразу три документа: письмо и видеозапись, в которых аргументированно и безальтернативно поручал завершить картину ассистенту Елене Прекрасной-Красновой, и проект приказа, назначавшего Елену его восприемником. Кандидатуру же Ржевского он категорически отверг, как неспособного к режиссерской деятельности. Более того, рекомендовал Ржевского уволить из труппы, как не справившегося с незначительной ролью приятеля Модильяни, художника Мориса Утрилло. Кинодеятели вынуждены были прислушаться к мнению мэтра, обладавшего непререкаемым авторитетом в министерстве культуры, обменялись мнениями, что «эта Краснова далеко пойдет», и назначили ее временно исполняющей обязанности режиссера-постановщика картины «Проклятие проклятых». Скорее всего, на их решение повлияла маленькая приписка мэтра в конце письма о том, что в его распоряжении имеются три ходатайства представителей высшей российской власти и духовного лидера. «Не удивлюсь, что от патриарха или от папы римского, – задумчиво произнес серый кардинал, – Против пентхауса не попрешь», – и отказался от своей затеи. Ржевского увольнять не стали, препоручив это новому режиссеру.
После того, как в труппе узнали о назначении Красновой, часть возмущенных коллег намерилась покинуть коварную фаворитку режиссера. Елена не стала никого уговаривать остаться, а лишь уведомила, что с каждого нарушителя контракта будет взыскано в полной мере.
Ржевский рвал и метал. На репетиции он напоказ выпил из горла бутылку шампанского, поздравил коллег с началом новой эпохи Возрождения куртизанок и упал перед Еленой на колени с воплем:
– Мэтр умер, да здравствует метресса!25
Краснова тут же предложила продюсеру уволить поручика-скомороха из-за творческих разногласий и за систематическое пьянство. Кольгрима приложила к докладной копии двух выговоров за срыв съемочных дней, объявленных Ржевскому мэтром в текущем году. После столь решительных шагов наставницы (пока это слово все заключали в кавычки) разногласия и недовольства в труппе угасли сами собой, а многим членам коллектива было даже приятно, что их метресса не только пассия великого режиссера, но и толковый жесткий руководитель.
В больнице режиссер провел две недели, потом настоял на том, чтобы его отпустили домой. Больному назначили сиделку. Елена навещала наставника каждый день, рассказывала ему о делах, консультировалась, играла на фортепиано и пела. Тот час, который они проводили вместе, сказывался благотворно и на самочувствии мэтра (во всяком случае, он так говорил), и на настроении его ученицы.
Как-то Елена спросила режиссера без всякой задней мысли, почему он не женился во второй раз.
– Почему-почему? Не смог, – ответил тот. – Не зная тебя, можно подумать, брачные сети плетешь. Ты знаешь мое отношение к многобрачию, бессмысленной чехарде жен, семей, детей. Винегрет получается, а не жизнь. Лена, оставим эту тему. О фильме лучше поговорим. В твоем сценарии Модильяни никому не нужен, да и ему никто. Разве что его Муза. А Муза не на Парнасе, она тут обретается! – Наставник постучал себя по груди. – Может, еще в нем! – он указал на рыцаря. – Она или есть в душе, и тогда есть художник, или ее нет, и художника нет. Теперь о главном. Ты это знаешь, но на всякий случай. Зрителя нельзя кормить только прошлым. Надо показать ему и его будущее. Тогда у человека появляется надежда. Ее Аристотель называл сном наяву… Тебе снился когда-нибудь сон наяву?
– Да, – ответила Елена. – Мне кажется, что он снился мне всегда. Снится он и сейчас. И тревожно так, тревожно. Вроде как меня ждет где-то мой корабль, мой белый лебедь, а я боюсь на него опоздать.
– Не спеши на свое судно, Лена. Не опоздаешь. Без тебя оно не отойдет. В любом случае оно отправится вовремя, так как в твоем распоряжении будет, как и у меня впереди, целая вечность. Также как и у него, – режиссер указал на всадника, устремившегося к выходу из его последнего жилища. – Видишь, он рвется в неведомое, а остается на месте…
Дома Елена рассказала
