Вера Крыжановская - В царстве тьмы
— Конечно. И я могу вызывать в случае необходимости.
— Ах! Если вы можете, Оскар Оттонович, то вызовите, пожалуйста, моего несчастного отца, а кроме того еще того, кто был мне дорог и считался моим женихом, но погиб, расплачиваясь за совершенную ошибку.
— В настоящее время я еще слаб, — ответил Ван-дер-Хольм, с минуту подумав, — но я постараюсь исполнить ваше желание и завтра попытаюсь вызвать.
— А кто же будет медиумом? Или у вас уже есть такой?
— Много путей ведут в Рим, мой юный друг, а вызывания при посредстве медиумов являются весьма несовершенным средством, к которому прибегают лишь невежды в магии. Для знающего формулы гораздо лучше сделают все необходимое, не прибегая к жизненной силе живого: тем более, что последнее средство дает лишь несовершенную материализацию. Только предупредите завтра вашу матушку, что вернетесь позже обыкновенного.
На следующий день они работали как всегда, но Мэри чувствовала тяжесть во всем теле, а после обеда у нее дважды было головокружение.
— Вам нездоровится, Мария Михайловна, и ожидание волнует вас, но так как мне не хотелось бы лишать вас обещанного вызывания, то советую слегка отдохнуть; — дружески сказал Ван-дер-Хольм. — Идите в гостиную подле столовой, лягте на диван и полежите спокойно: это успокаивает нервы и облегчает голову. В свое время я за вами пришлю.
Мэри поблагодарила и ушла в названную комнату, но пролежав минут десять на мягком, удобном диване она глубоко заснула, и разбудил ее пришедший за нею человек. Сконфуженная Мэри вытерла лицо одеколоном и пошла следом за лакеем, который провел ее прямо в лабораторию.
Ван-дер-Хольм ожидал ее там, но теперь на нем был средневековый костюм: черное шелковое трико и такого же цвета камзол, на стальной шейной цепочке висел красный треугольник острием вниз, а на груди камзола были вышиты красная звезда и адамова голова.
Когда лакей ушел, он отворил искусно скрытую в обоях дверь, попросил Мэри следовать с ним и ввел ее в небольшую круглую залу, которую лампа в потолке заливала фиолетовым бледным светом. Зала была почти пустая и лишь по обеим сторонам двери стояли шкафы черного дерева, а на противоположной стороне несколько ступенек вели в широкую и глубокую нишу, осененную балдахином. В глубине ниши виднелся покрытый белой скатертью стол, на который Ван-дер-Хольм выложил разные, вынутые им из захваченной с собой корзины, вещи. К удивлению Мэри тут были кусок сырой говядины, миска, налитая до половины густой черноватой жидкостью, и кусок коричневого теста, которое она было, приняла за пряник. Посередине залы, против самой ниши был устроен обитый красной материей престол, на котором лежала какая-то книга в черном кожаном истертом переплете с металлическими углами, и стояли два семирожковых шандала, один с красными, а другой с черными свечами. По обе стороны престола были расставлены четыре бронзовые жаровни, наполненные углями, на которые Ван-дер-Хольм положил сухие травы, вынутые из шкафа, полил их из взятой оттуда же склянки, осыпал белым порошком и зажег. Взвились густые клубы острого и удушливого дыма.
Ван-дер-Хольм поднялся в нишу, в ее глубине толкнул словно дверь и будто исчез в толще стены. Теперь Мэри с удивлением заметила, что за нишей зияло туманное, неопределенное пространство, озаренное зеленоватым светом, где клубились облака. Но Ван-дер-Хольм скоро вернулся, встал перед столом и начал громко читать кабалистические формулы, рисуя в воздухе разные знаки, которые вспыхивали на мгновение, а затем с треском гасли. Наконец, он трижды вызвал: "Михаил!"
Облачное пространство потемнело и точно закипело, затем на зеленовато-облачным фоне появился черный, испещренный красными зигзагами шар, а по зале пронесся порыв холодного ветра. Шар быстро вращался, постепенно раздаваясь, принял, наконец, человеческий облик и Мэри узнала отца, нагнувшегося над столом и пожиравшего приготовленную там провизию. Полунагое тело его представляло полуразложившийся труп, а потемневшее лицо с вытаращенными глазами было перекошено, как у повешенного. Кошмарное воспоминание об ужасной смерти отца нередко мучило Мэри. Но в мужественной, стойкой душе это оцепенение мгновенно прошло.
— Папа, папа!.. Какой у тебя жалкий вид. Должно быть, ты очень страдаешь? Что бы мне сделать для тебя…
Она хотела сказать: "Я буду молиться за тебя Богу", но в этот миг судорога сжала ей горло, губы не могли шевельнуться, а голову пронизала жгучая боль.
— От него самого зависит сносная жизнь, если он примет на себя служение властителям тьмы, — произнес Ван-дер-Хольм. — Дух Михаила, хочешь ли ты сбросить с себя свое разлагающееся тело, не томиться голодом, словом, не испытывать больше мучений, присущих существам земным? Твоя астральная жизнь после самоубийства представляет истинную пытку. Земля и мир тебя забыли, а Небо считает недостойным поднять до себя. Значит, одни только владыки тьмы тебя поднимут, примут и облегчат твои страдания, но чтобы приобрести их покровительство, ты должен будешь отречься от света и работать во мраке, который принадлежит им.
Дух корчился и глухо стонал: по-видимому, в нем происходила тяжелая, отчаянная борьба. Вдруг он решительно выпрямился и мрачно сказал:
— Я устал страдать… Я согласился служить тьме.
Тогда Ван-дер-Хольм вынул из-под книги диск, начертил посередине чем-то красным повернутый вниз треугольник и приказал:
— Иди и становись на этот диск.
Тяжело сойдя со ступеней, страждущий дух встал на треугольник.
— Теперь повторяй за мной: "Клянусь в верности семи князьям адовым (следовали имена). Клянусь, что с этой минуты буду ненавидеть все, чему поклонялся, и поклоняться всему, что прежде осуждал".
В этот миг из круга пахнуло пламя и окутало тело, которое корчилось и трещало, словно горело, клубы черного, зловонного дыма наполнили комнату. Но в короткое время все прояснилось и улетучилось, а с диска сошел человек, которого уже ничто не отличало от живых. Это был Суровцев, одетый, по обыкновению, в черный изящный костюм, но его лицо было мертвенно-белым, а в глазах светилось мрачное и жестокое выражение. Он остановился в двух шагах от дочери, скрестил на груди руки и как-то странно посмотрел на нее.
— Спасибо, Мэри, что подумала обо мне. Только зачем тебе было вызывать меня при посредстве этого могучего колдуна? Но, что сделано, того не вернешь, и лучше быть демоном, чем мучиться, как я перед тем.
Немая от страха, Мэри не верила глазам во время происходившей сцены. Теперь она с тоской глядела на отца, стоявшего перед ней, как живой. Но она, однако, не кинулась ему на шею как ей страшно перед тем хотелось: отец внушал ей теперь непреодолимый ужас. Но долго размышлять не пришлось, потому что Ван-дер-Хольм властно крикнул:
— Исчезни и ступай в сатанинский город. Там ты найдешь, где отдохнуть, и работу.
Темное облако окутало призрак, а когда туман рассеялся, Суровцева уже не было. Сердце Мэри усиленно билось, дышалось ей с трудом, и она, шатаясь, прислонилась к стене, а Ван-дер-Хольм снова принялся за обряд вызывания и в эту минуту громко кричал:
— Вадим! Вадим!.. Вадим!..
Но на этот раз ничего не случилось и стояло полное молчание. Видимо удивленный, вызыватель снова начал ритуал. Тогда появилось волосатое существо с лицом, похожим на обезьянье. Ван-дер-Хольм приказал ему немедленно привести вызываемого духа. Демоническое существо скрылось, а колдун снова принялся за свое дело. После того, как он в девятый уже раз громко прокричал имя "Вадим", широкая полоса голубоватого света прорезала воздух и перед Мэри всплыло фосфоресцирующее облако, среди которого обозначился бюст Заторского: он прижимал к груди сиявший крест и смотрел на нее полными любви глазами, не подернутыми тоской.
— Мэри, Мэри!.. Беги из этого злополучного места. Ведь ты же теперь во власти демонов, — послышался знакомый ей дорогой голос.
В тот же миг она увидела, что Ван-дер-Хольм полетел с раздирающим душу криком, а голова Заторского исчезла. Затем она увидела, хотя неясно, как из ниши хлынули какие-то странные существа — полулюди, полузвери — и послышалась бурная разноголосица, но Мэри уже теряла сознание и, наконец, рухнула на пол…
Наутро она проснулась в своей постели. Она чувствовала себя усталой и мало-помалу стали просыпаться воспоминания о пережитом накануне, но о том, как попала домой, она не имела представления. Заметила, что мать ничего не говорит. Мэри спросила служанку, в котором часу она вернулась, а та — добродушная и глуповатая девка — не задумываясь пояснила:
