Ирина Ратушинская - Серый - цвет надежды
Хорошим майским утром я вышла со шлангом поить наши грядки. Остальные были еще в домике, громкоговоритель на соседней зоне молчал, и тихо было до звона. И вдруг через наш забор ловко перекинулся человек в черном. Подошел ко мне. По одежде, по стрижке и главное - по взгляду - зэк.
- Привет. Я Вася.
- Здравствуйте, Вася. Вы откуда?
- С первой зоны (он мотнул подбородком в сторону забора). От тубиков. Слушай, тебя как звать?
- Ира.
- В общем, Ира, я менту триста рэ дал, чтоб он на час-два моего перелаза не заметил. По бабе стосковался. Давай, а?
В предложении Васи на самом деле нет ничего необычного. Мужская и женская больничные зоны - рядышком, два забора да проволочные заграждения. Деньги у уголовников водятся, охрана вся сплошь охотно берет взятки, женщины, как правило, только рады - и сами стосковались, и есть шанс забеременеть. Просто этот Вася, видно, новичок и по ошибке залез не в больничку, а к нам. Объясняю ему, что здесь - политзона.
- Ого, я слышал, но не знал, что здесь. Так ты политичка?
- Политичка, Вася, политичка! Вон видишь этот забор? Там за ним еще один, дальше проволока, а дальше - больничка. Туда-то ты и шел. Дуй, не теряй времени!
- Слушай, ну ее - ту больничку! Давай с тобой, а? Это у вас что? Сарай? Красота!
- Вася, милый, я замужем.
- Ну и что?!
- А то, что мужу не изменяю.
- Ты что?! У тебя какой срок?
- Семь плюс пять ссылки.
- Ну даешь! Да ты верующая, что ль?
- Верующая.
Это объяснение всегда действует безотказно и, главное, доходчиво. Всех остальных моих мотивов Вася попросту не поймет.
- А за что сидишь?
- За стихи.
- Это как? Сама, что ль, сочиняешь?
- Сама.
- Врешь?! А почитай.
- Вася, у твоего мента часики тикают, пока мы с тобой о высоких материях рассуждаем.
- Фиг с ними, пускай тикают. Сроду политичек не видел. Много вас тут?
- Сейчас пятеро, а вообще одиннадцать.
- А другие за что сидят?
- Кто за веру, кто за правозащитную деятельность, кто просто эмигрировать хотел.
- Ну и как вам сидится?
- По ШИЗО в основном.
- Ого! Это за что же? Деретесь?
- Бастуем иногда. Вот нагрудные знаки не носим. А большей частью КГБ над нами упражняется.
- Своих, значит, не закладываете?
- Соображаешь.
- Ну и правильно. Своих закладывать - за падло. Так почитай стихи, а?
- Вася, жалко мне твоих трехсот рублей. Топай на больничку, а останется время - вернешься, тогда поговорим.
- А ты, может, из ваших кого позовешь? У вас тут что, все верующие?
- Не все, Вася, но здесь тебе дела не будет. Уж я-то знаю.
Его убеждает не столько аргументация, сколько моя улыбка: он понимает, что дела, действительно, не будет.
- Ладно, Ириша, я поконал. Я еще приду. У вас тут никто не стучит?
- Есть одна, но сейчас она не в зоне. Из здешних никого не бойся. Но вот если охрана тебя в нашей зоне найдет - не откупишься. Здесь КГБ замешан, так что рискуешь.
- Меня сроду не заметут.
- А сел-то как?
Оба смеемся, и он перемахивает через нужный забор. В доме я о Васе, конечно, не говорю, знаю, что подслушка не дремлет. Интересно, кто он? Вор? Растратчик? Убийца? Кто бы ни был, а соскучился по человеческому разговору. Сижу за машинкой, шью. Стихи сегодня не идут, и я строчу "вхолостую". Пани Ядвига штопает старую лейку - опять протекает. Умение штопать посуду у нас еще от наших "бабушек": запаять нечем, так они придумали забивать отверстие нитками. Игла с ниткой пропихивается туда-сюда, потом она лезет уже с трудом, потом приходится протягивать ее плоскогубцами. Когда дырка заполнена до отказа - остается подрезать с обеих сторон торчащие нитки, и пожалуйста - наливай что хочешь. От воды нитки разбухают и не пропускают ни капли. У нас есть пара штопаных кастрюль - так в них можно даже кипятить воду. В таких мирных занятиях мы проводим около часу, и тут в цех входит пани Лида. Делает мне знак рукой, и мы идем наружу.
- Ирочка, вас какой-то молодой человек спрашивает. Он тут, за поленницей.
Пани Лида истинно по-зэковски невозмутима, только в глазах веселые искорки.
- Побеседуйте, а я посмотрю, не ходят ли дежурные.
И пани Лида отправляется на дорожку, а я - беседовать с Васей.
- Ну как слазил? Все в порядке?
- Какое в порядке! Шкуры эти больничные бабы. Пока я с одной был, две другие позавидовали и поскакали на вахту стучать. Дуры! Я б и им потом не отказал. А так еле ноги унес. Ты с этими дешевками дела не имей - бабы всегда продадут, особенно, которые с "общака". У вас, ты говоришь, не такие?
Рассказываю ему про наших. Осторожно, конечно, никаких секретов. У меня еще нет уверенности, что он сам-то не продаст. Вася слушает с открытым ртом.
- И на КГБ плюете?
- Плевать не плюем, но игнорируем.
- Ира, слышь, у меня семь классов. Ты давай попроще выражайся.
- Ну, тогда - плюем!
Когда оба отсмеялись, читаю ему стихи, ведь обещала.
- Ира, ты спиши их на бумажку. У нас один на гитаре лабает.
- У вас и гитара есть?
- Ну, тут теперь нет. Недавно хлопцы начальника режима гитарной струной удавили. Кто сделал - не нашли, а гитару забрали. Но я здесь ненадолго, я сам туберкулезный, меня два раза в год сюда на больничку возят. А на нашей зоне гитары аж две, мы их под самодеятельность получили.
- Ладно, перепишу. А как я тебе передам?
- Я теперь пару дней на перелаз ходить не буду. А тут завтра будет один из наших, Комар его кличка, он вам будет проволоку на ограждении подтягивать. Так ты ему сунь, только осторожно.
- А у тебя какая кличка?
- Шнобель.
- Почему Шнобель?
- Вон видишь шрам на носу? Шесть швов накладывали, и переносица перебита была. С одним фраером зацепился.
Оказывается, что Вася - профессиональный вор, начал еще с детдома.
- Озверел от бедности.
Потом, как водится, лагерь для малолетних преступников, потом обучение у самого знаменитого киевского карманника, потом четыре года краж и "красивой жизни".
- Ни разу не попался. Менты уж за мной охотились, а зашухерить не могли. Так они, гады, меня просто так хапнули, когда я и не крал. Пошел в магазин, стою в очереди. Вдруг меня двое обжали, а какая-то баба кричит, что я у нее кошелек из пальто попер. Баба, ясно, ихняя была, и понятые ихние. Ну, засудили, конечно, у них уже все готово было. Они так любят.
- Вася, а если б у тебя жизнь нормально сложилась, ты бы не крал?
- Не знаю. Когда пацаном был - в моряки хотел. А теперь уже втянулся и красть буду до смерти. А ту бабу увижу - пришью. Ты, Ириша, только меня не перевоспитывай. У меня эта агитация насчет честной жизни уже в печенках сидит. Нет ее, честной жизни! Ну, кто честный? Ты глянь, все воруют вокруг. В детдоме у нас и директор крал, что нам полагалось, и завхоз. В лагере тоже кому не лень. Или менты те честные, что меня взяли? Или тот судья, или тот прокурор? Просто - ихняя власть, а зато я, когда на дело иду - один против всех! Знаешь, как здорово!
- Есть, Вася, честная жизнь. Только она еще труднее, чем твоя.
- Это ты про таких, как вы тут? Ох, бабоньки, уважаю я вас, прямо шляпу снимаю. А только толку от ваших мечтаний не вижу. Вы что ж, думаете, целый народ по справедливости может жить?
- Когда-нибудь сможет.
- Так то - может, через тыщу лет, и то вряд ли. А мы живем сейчас. У тебя, небось, даже и меховой шубки в жизни не было?
- Не было. Даже зимнего пальто не было.
- Эх, Ириша, не встретились мы с тобой на свободе! Я б тебе всего достал - да ты, наверное, не взяла бы?
- Нет, Вася, краденого бы не взяла.
- Господи, бывают же такие бабы! Почему мне ни одна такая не попалась? Ведь так и липнут, шкуры, когда при деньгах - и того им подай, и этого. У тебя мужик-то кто?
- Был инженер-теплофизик, потом его с работы погнали, когда КГБ до нас добрался. Теперь слесарь.
- Ждет тебя?
- Ждет.
- И правильно. Я б ему морду набил, если б он не ждал. Ты, Ириша, хочешь - напиши ему, у меня корешки на свободе. Не сомневайся, воры не продают, у нас с этим строго. Век свободы не видать - передам!
- Подумаю, Вася. Иди, не задерживайся тут, сейчас нам обед принесут, дежурнячки пойдут по зоне.
- Ириша, можно я тебе руку поцелую? Я в кино видел - там женщинам руки целовали. Ой, какие пальчики тоненькие! Ну пока.
- Счастливо!
Две недели у нас шла переписка с туберкулезниками с уголовной зоны. Она расширилась - в нее вступил Васин наставник по воровским делам по кличке Витебский. Особо знаменитым ворам, авторитетам в своей среде, дают "дворянские" клички - по названию их города. Это считается самым престижным. Витебский этот тоже заинтересовался странным, нигде кроме лагеря невозможным соприкосновением двух миров - нашего и воровского. В итоге наши письма стали носить энциклопедический характер - обеим сторонам было интересно знать как можно больше про другой мир. Мы читали их письма все вместе, и Вася в нашей зоне иначе не назывался, как "Ирин вор". Перевоспитывать их мы, конечно, не пробовали - пытались понять. Витебский писал, что он вор по призванию и воровал бы в любой стране и в любом обществе, даже в Америке (Америка ему казалась пределом благоденствия и законности). Нас он очень зауважал, когда узнал, что мы не выполняем никаких издевательских требований КГБ и администрации. И тут же написал, что у них в уголовных лагерях есть такое понятие "отрицалово" - от слова "отрицать". Это - зэки, которые работать не отказываются, но ментов ни во что не ставят, не заискивают перед ними и унижать себя не позволяют - предпочитают карцеры. Для понятности он приводил пример.
