Феликс Светов - Отверзи ми двери
- Не верю я вам, - сказал вдруг Лев Ильич. - Не верю. Когда так, а теперь мне ясно, что так, тогда и совсем ничего нет. И святых ваших нет, и Воскресения не было.
Костя как споткнулся, спичку зажег прикурить, да и забыл про нее, такого воздействия своих слов он, верно, никак не ожидал.
- Не по зубам орешек? - спросил он, отбросив спичку, обжегся, видать.
Перед Львом Ильичем как кинематографическая лента прокручивалась, мелькали все эти его последние три дня: он увидел себя в поезде с Верой, этим Костей, бабкой с девочкой, упивающимся завлекательным разговором, в церкви, вспомнившим маму с ее иконкой, ужас, встретивший его дома, и как он оттуда бежал, позабыв себя, как уцепился за Веру, в этом, вон, доме с попугаем, уставившимся на иконы, в нелепом тазу очутился, как потом подвернул ногу - и покатился, вот и сидит здесь...
- Не по зубам, - подтвердил он. - А коль, верно, цепь существует, которой мир Адамом завязан, или еще до того, когда твердь, звезды и всю живность создавали, к которой потом ковалось звено за звеном - через Авраама к Матери Божией, к святым, если ее конец сегодня в руках у отца Кирилла - что ж я, смогу поверить в нерасторжимость той цепи, ежели хоть в одном ее звене усомнюсь? Хоть в одном, самом маленьком - всего лишь в связке? Нет тогда никакой цепи - и шести дней не было, и Адам со змием - пошлая сказка, и облако на горе с Моисеем - бездарная метафора, да и Церковь на лживом камне, изначально освещенная предательством Петра, вся проникнутая корыстью и трусостью... - не хочу!
- Погодите, Лев Ильич...
- Нет уж, я вас наслушался, Костя, а с меня довольно. Да чего там, вы мне только что сами объяснили? Но у вас почему-то логики хватает отрицать благодать и поносить сегодняшнюю церковь, а дальше пойти смелости, что ль, недостает или своя корысть - куда ж тогда вам деться со своим избранничеством? Больно все ловко, любое сомнение объяснимо - слабостью ли греховной, бесом ли изворотливым, Промыслом - диалектика, отточенная за две да еще за шесть тысяч лет до того. Промысел! Иван Грозный прибрал патриарха к рукам - Промысел, Петр вовсе с патриархом покончил - Промысел, большевики опять посадили кого вздумается - снова Промысел! Да почему Промысел, а не политиканство, всего лишь выгодное в конкретный момент? А если так, и благодати этой в русской Церкви нет и быть не может - да откуда ей, верно, быть, если священники жулики иль нет, не все ли равно - они ж теми епископами рукоположены, а те точно, выходит, казнокрады, поставлены чекистами, и уж патриарха они - тут и сомнения нет, правильно я вас понял? - не Божьим же жребием избирают? И не наши, не нынешние - пусть бы их! - а еще с тех самых пор, при царях, по собственным соображениям поставивших их ко святому престолу... Только ложь и обман кругом, понял уж я, дошло до меня. Спасибо вам, просветили. Зачем мы будем друг перед другом хитрить - не верна, что ли, логика? Нет никакой цепи, теперь-то нам дано потрогать ее сегодняшние звенья - они все трухлявые, а коли бы могли так же, руками, и прежние пощупать, так и те такими же оказались бы? Почему ж т о м у преданию должен верить, когда в этом усомнился? Да хорошо бы усомнился, надежда была б, что ошибиться могу - а тут уж все доказано математически. Да и слишком стройно получается: младенчика в клочья разорвали - так надо, евреев перерезали - правильно, еврейскими руками пустили русскую кровь - еще вернее! И Дахау правильно, и Колыма верно, и Лубянка на пользу, и наш священник во храме в облачении да с крестом на пузе - и он правильно, что соглядатай - к очищению! Да не много ли, что останется? Почему я, с какой стати должен верить во всю эту мерзкую, кровавую бессмыслицу? когда теперь уж и на себе проверил - почему меня Бог не остановил, от себя самого не защитил, на другой... да в тот же день и изгадил - там же, в том самом месте, где и молились, и ангелы сослужили, и лампадка - дунули на лампадку, и нет ее...
Костя опять верхом сидел на стуле, подмигивал косым глазом, губы у него раздвинулись в блудливой улыбке, под усами зуб блеснул тусклым золотом: "Вроде не было у него золотого зуба?" - успел подумать Лев Ильич.
- Давай, давай! - ухмылялся Костя. - Ты еще про Суламифь позабыл, про Матерь Божию подробности, про архангела Гавриила, да про монахов - говорят, в женский монастырь прокапывали подземный ход...
- Зачем мне ихние мерзости, по мне, своих, что ли, мало? - Лев Ильич развеселился, у него уж ни печали, ни надрыва не было - опять все стало ясно, вот и хорошо! - Хочешь, сюжетец изложу, - влетело ему в голову, - пальчики оближешь? Да вижу, что хочешь, небось, не обманешь!..
- Давай, давай! - веселился Костя, - эко тебя разобрало, - люблю таких горячих, которых только с горушки подтолкни, а там и не догонишь.
- Попробуй! Ясное дело не догонишь, куда там, мы, евреи, народ избранный бегать горазды.
- А ты ж еще недавно говорил, что русский, ну, то есть, все о России хлопотал, переживал за нее?
- А кровь-то? - брякнул Лев Ильич, да и на что уж с той горы пятками сверкал, дух захватывало от собственной смелости, а содрогнулся, но все равно было! - Еврейская кровь, коль еще не разжижена, погорячей будет, где прольется, цветы вырастают - то-то от них и ваш брат, как от ладана, шарахается - не какой-нибудь другой водице чета! Здесь что ни гений - Моисей ли, Эйнштейн - найди-ка еще кого другого?
- Эко тебя разобрало, - чуть даже нахмурился Костя.
- Не нравится? Ну да, еврея, в лучшем случае, можно жалеть. А если они, верно, избранные? Да ладно, шучу - кем избранные? - смех один... Ну хочешь сюжетец, наш, чисто православный, безо всякого еврейства?.. Ну хочешь-не хочешь, а слушай. Меня как-то приятель, да не очень давно, пригласил на свадьбу: венчанье было, они только крестились до того, и прямо все как у больших, крамольным неофитством не пахло, сплошное, как ты говоришь, храмовое благочестие. Да. Я в церковь опоздал, прямо к столу поспел - в ресторане гуляли свадьбу. Кабинет, большой стол, гостей, правда, не очень много, тщательно отбирали, я один нехристь случайно оказался. Ладно. Невеста в белом, он в черном с цветком в петлице, рядом шаферы, крестные - два отца, две матери - может и молитва была перед тем, как шампанским хлопнули? Красиво. Разговор такой, пока не подпили, приличествующий моменту - благочестивый. Ну я влетел, на стул плюхнулся, выпил, осмотрелся - мамочка моя, я ж их всех, как облупленных, знаю! Шафер, тот что подле жениха строго так сидит, еще, видно, свой подвиг в церкви переживает - руку венцом-то оттянуло, я ж точно знаю, с той невестой года два до того так сладко погуляли в охотку. А счастливый женишок с ее крестной матерью все в жмурки играли, красивая баба, между прочим, я и то думал... Совпало это или они специально подбирали, не знаю. Но и этого мало. Я выпил, пригляделся, мне на что - в ту пору я к этому так очень-то не присматривался, гляжу на его, жениха, крестную, мне это все постепенно соседка по столу объяснила, кто с кем в каком родстве состоит, да не все, разумеется, там еще, верно, и другие комбинации, кабы знать... Ну ладно, глянул я, значит, повнимательнее на его крестную, тут уж и меня затрясло. Сначала не узнал - где, думаю, я ее, голубушку, видел? Вспомнил! Я ведь тебе уже рассказывал про бардачок в коммунале - она и есть сердешная, да не та - сестренка, а другая, там же и тот женишок был, и комната его, он и банк тот держал с десятками: мы ему, а он уж, не знаю как, с ними делился каждой или разный гонорар. Та самая, постарше, самая главная была, распорядительница. Как уж она ему в крестные попала, где его крестили - не знаю, может случайно подвернулась - надо ж для процедуры, или с собой привел, вроде меня, из сентиментальности...
- Н-да, - у Кости даже смятение углядел Лев Ильич.
- Что, - веселился Лев Ильич, - не по зубам орешек? Не все тебе меня озадачивать!
- Действительно, - пробурчал Костя,- быстро вы, евреи, бегаете, за вами не угонишься. Которые с горы, я имею в виду. На гору-то потише взбираетесь.
- Ага! - смеялся Лев Ильич. - И ты, оказывается, грешишь антисемитизмом, вот уж не думал, что и у вас там? Нашел все-таки чем уколоть!..
- Тут согрешишь, - Костя надулся. - Не люблю, когда меня кто обскачет... Что ж ты теперь делать будешь? - у него левый косой глаз злобно сверкнул, крестик-то висит на пузе?
- А что с ним делать? - Лев Ильич вдруг такую ненависть ощутил к Кириллу Сергеичу, впервые его так опалило, даже запеклось внутри, голос его вспомнил вдумчивый. "Кирюша! Вот кто во всем виноват!" Он уж руку запустил под свитер, расстегнул рубашку, нащупал, рванул, но цепочка оказалась крепкой, в шею врезалась...
Он от громкого голоса - постороннего - поднял голову.
- Поели, так освобождайте место, вон очередь ждет. Перерыв, понимать надо, а у нас столовая - не ресторан, дома поговорите.
Перед их столиком стояла пожилая кассирша, очками поблескивала.
- Сейчас пойдем... - сказал Костя. - Вы больны, Лев Ильич, опять побледнели. Я думал, вы покрепче. Конечно, когда в голове каша, трудно слышать правду...
Лев Ильич вытирал пот, болела шея, цепочка, видно, глубоко врезалась. Он перевел дух и тут вдруг так явственно, ясней, чем только что, когда Костю усмотрел верхом на стуле, увидел ту хрупкую соломинку, в пальцах ощутил. Вот она откуда ненависть! - и врдуг так отчетливо услышались им слова отца Кирилла, вспомнившего вчера слова Макария Великого. Лев Ильич перевернул те слова в уме: от сластолюбия! От него малодушие, от малодушия - уныние, от уныния - презрительность, от презрительности - ослабление, от ослабления леность, от лености - жестокость, от жестокости - неверие, от неверия гордость, от гордости - гнев. А от гнева и ненависть. "О что-то уж непременно преткнетесь..." - как напророчил отец Кирилл. Да не о что-то - обо все сразу!
