Ольга Трифонова - Единственная
В столовой говорили о политике.
— …не сомневаюсь, что вскроется прямая связь кондратьевцев и меньшевиков с правыми. Кондратьева, Громана и пару-другую мерзавцев вроде Чаянова нужно изолировать. И вообще желательно провести проверочно-мордобойную работу в Наркомземе и Наркомфине. Провели же в Надиной академии. Результаты налицо.
— Но сначала должен быть суд, — мягко сказал Вячеслав Михайлович. Господам обвиняемым придется признать свои ошибки и…
— … порядочно оплевать себя политически… — добавил Иосиф.
— Совершенно верно. Признав одновременно прочность Советской власти и правильность метода коллективизации.
— Было бы недурственно.
Они засмеялись.
— Чаянов — это ученый, да? — спросила Надежда.
— Он еще и книжечки пописывает, художественные, — напомнил Молотов.
— Маловысокохудожественные о крестьянской утопии, и еще что-то из средних веков про нечистую силу в Москве. Забавно, советую почитать, Иосиф, как всегда в присутствии красивой женщины, после двух-трех бокалов был настроен благодушно.
— Он такой… очень красивый, с благородной внешностью. В прошлом году читал у нас лекцию.
— Видишь, до чего дошли старые маразматики в Промакадемии, — Иосиф с наигранным изумленным возмущением смотрел на Молотова, — Чаянов, Кондратьев…
Каждый раз при упоминании имени «Чаянов» Надежда ощущала словно дуновение теплого ветра. Он, конечно, не узнал ее тогда среди студентов в большой аудитории, да ей и не нужно это было. Она смотрела на красивое породистое лицо, записывала прилежно лекцию (что-то о крестьянской кооперации) и в зимний промозглый день в аудитории с несвежим знобким воздухом, среди одетых в зимнее пальто студентов (здание не отапливалось) виделась ей река, дышащая глубоко и спокойно песчаный откос горы, часовенка на холме…
Она взяла Васю покататься на лодке, ловко улизнув от охраны. Гребла сильно и с удовольствием против течения к Николиной Горе. Вася сидел на корме худенький, золотистый, вокруг рыжих волос слабое свечение, похожее на нимб. Тогда она еще была полна сладостных надежд на его незаурядность, какие-то неведомы таланты, какое-то туманное будущее рядом с высоким добрым и мужественным сыном.
— Мама, пой! — просил он, и она в который раз запевала гортанным чистым голосом, какого никто никогда у нее не слыхивал:
Очаровательные глазки,Очаровали вы меня,В вас много жизни, много ласки,В вас столько страсти и огня.
Эта песня и этот голос были только для него, для маленького золотого мальчика, сидящего, согнувшись, на корме.
— Мама, водичка.
Только тут она почувствовала, что ноги ее в воде. Глянула вниз, вода уже закрывала распорки, почти доставала до ножек Васи.
Ее охватил ужас: в лодке образовалась течь. Она прикинула расстояние до их пляжа и поняла, что вряд ли удастся дотянуть. Нужно грести к ближайшему берегу. Развернула лодку и стала грести изо всех сил.
Она думала: если лодка перевернется, можно будет уцепиться за нее и продержаться, пока кто-нибудь их не заметит с берега или не хватятся в Зубалове.
Но как уцепиться с Васей на руках, и потом… неизвестно, будет ли на плаву лодка или пойдет ко дну.
Вода стала прибывать быстрее. Она оглянулась — далеко ли до берега и увидела мужчину в белой рубашке. Заслонившись ладонью от солнца, он смотрел на них.
— Эй! — она взмахнула рукой. — Товарищ, у нас беда!
— Мамочка, я боюсь, — очень спокойно сказал Вася.
— Товарищ, помогите нам, — осипшим голосом крикнула она и сообразила, что он не слышит ее.
— Васенька, не бойся. Я сейчас буду очень громко кричать, и ты кричи: «По-мо-ги-те!»
— По-мо-ги-те! — заорал Вася так, что эхо откликнулось на берегу.
Человек махнул рукой и стал снимать рубашку. Она гребла, задыхаясь, ладони саднило невыносимой болью.
— Васенька, черпай воду, — она бросила сыну свой тапочек на резиновом ходу. — Молодец, черпай, черпай.
— Дядя, дядя, мы здесь! — вдруг крикнул Вася, и какая-то сила потянула лодку. Она оглянулась.
Невысокий очень загорелый мужчина, коротким багром подтягивал лодку к своей. Она не ко времени удивилась красоте его лодки: изящная, точно отлакированная.
— Сейчас, очень спокойно. Все делаем очень спокойно. Мальчик, подожди не вставай, я заберу тебя сам.
— Боюсь, что вашу вряд ли дотянем, но попробуем?
— Не надо. Она уже почти полная.
— Но если вы можете грести, я ее переверну и дотолкаю до берега.
— Не надо, — и словно оправдываясь: — Мальчик испуган. На берегу есть откуда позвонить?
— На берегу? На каком?
— На вашем.
— Из «Сосен», наверное, можно, если… если они разрешат. А вам куда?
— Нам в Зубалово.
— Через десять минут будем там.
— Мне неловко…
— Это — утренняя тренировка.
Казалось, что у лодки были невидимые паруса, так она летела, вырываясь из его рук, и два золотых водяных круга вертелись по бокам ее. Вася глядел, словно зачарованный. Бугры блестящих мышц на загорелых животе, груди и плечах гребца вырисовывались и исчезали как в калейдоскопе.
Вот лодка уже вошла в тень леса, и Надежда могла рассмотреть его. Черная прядь упала на лоб, мягкие карие глаза, благородный овал лица, выпуклый затылок. Похож на какого-то американского киноактера.
— Вы устали. Не спешите, мы уже близко. И… огромное вам спасибо. Я даже не знаю, как в таких случаях благодарить… ведь вы спасли нас.
— В былые времена в таких случаях спаситель либо оборачивался котом, либо вороном.
— На кота вы не похожи, а на ворона, пожалуй, да. Цветом.
— Впрочем, чуда нет. Вы были почти у берега. А вас уже ищут.
По берегу метался Ефимов с охранниками. Лодка мягко ткнулась в песок.
— Прощайте, — она протянула ему руку. — Аллилуева Надежда.
— Чаянов.
— Не чаяли остаться живыми, а тут как раз и Чаянов.
— У вас подходящее имя. И вот что, — он повернул ее руку ладонью вверх. — Сначала примочка из марганцовки, а потом — сок из листьев столетника. Знаете такой цветок?
— …этих господ, хитро увиливающих от тенденций к интервенции, нужно провести сквозь строй.
— Да, они бесспорно являются интервенционистами, — как всегда согласился с Иосифом Вячеслав Михайлович.
— Тенденции, интервенции, турбуленции, наверное все это сконструировало ОГПУ, — она взяла кисть винограда и тут же положила назад.
За столом воцарилось молчание.
— Чаянов, мне помнится, прочитал очень интересную лекцию, об интервенции ни слова. Не намекал, не призывал…
— Он ее спас, — презрительно ткнул трубкой в ее сторону Иосиф. — На лодочке покатал, теперь она считает себя ему обязанной по гроб жизни.
— Ой, расскажите, как это было! — вскрикнула Егорова. — Обожаю романтические истории.
— Надя, у вас отличный вкус, — сказала умная Полина. Пауза среди тишины. — Зубалово просто преображается, как в сказке. Эта пристройка с южной стороны удивительно гармонична. Мы перед отъездом навещали Сергея Яковлевича и Ольгу Евгеньевну и восхищались. И очень правильно, что сразу делаете паровое отопление. У нее настоящая хватка экономиста и хозяйственника, — специально для Иосифа тоже в третьем лице.
Но когда шли проводить к машине, задержала, взяв легонько за локоть, сказала тихо:
— Надя, так нельзя. Слишком нервно и вообще не стоит при посторонних, с мужьями все можно обсудить наедине. Хотя есть вопросы, которые не следует обсуждать ни с кем. Тем более, что Иосиф очень гордый человек, вырос в Грузии, там особый семейный устав… В общем, не сердитесь, я по-дружески, любя вас… не надо создавать опасных ситуаций, вы же умная женщина, вы все понимаете, зачем же портить отношения с мужем…
— Полина! — окликнул Молотов, приходящий всегда в состояние подобное смятению, если она отлучалась от него, — Полина, будь осторожна, здесь можно споткнуться.
В Академии ждали две новости. Первая — большинство занятий теперь происходило на Миусах в Менделеевском институте, вторая — в группе появилась новая студентка. Эта худая, остроносая женщина, крепкого телосложения, в очках, сразу привлекал внимание Надежды. Она заметила почтительное уважение к новенькой мужской части студентов, настороженность и недоброжелательность — женской. Что-то в этой Руфине отличало ее от других. Сначала показалось — резкое отличие в уровне знание и общей образованности, потом поняла — нет, не только это. Руфина (так звали новенькую) хотя и ходила всегда, кажется, в одном и том же темно-синем, в узкую белую полоску, костюме неизменно казалась элегантной, свежей, отглаженной; стекла очков хрустально прозрачны, фильдекосовые чулки не морщат на длинных стройных ногах, крупные руки ухожены.
При этом кто-то из одногруппников разведал, что Руфина с восемнадцати воевала на Гражданской, потом почему-то жила в Харбине, оттуда превосходное знание китайского, потом с военной делегацией Егорова ездила в Китай, работала в Главконцесскоме, в Верховном суде и вот решила учиться.
