Черный торт - Шармейн Уилкерсон

Элинор любила своих детей больше всего на свете, а Берт ради нее от многого отказался. Скрывая правду, он рисковал своей карьерой. Она хранила преданность человеку, все эти годы любившему и защищавшему ее и детей. Когда Берт проявлял свой упрямый характер, Элинор принимала его сторону. Невозможно объяснить такое своему ребенку. Невозможно быть с ним честным, если только не признаться, что твоя жизнь была соткана из паутины лжи. Муж Элинор умер пять лет назад, а Бенни так и не вернулась домой…

Для девушки вроде Бенни мир не мог быть уютным местом. Так что время от времени Элинор пыталась связаться с дочерью. Она посылала ей сообщения с телефона. Ей хотелось, чтобы Бенни знала, что ее мать думает о ней, любит ее, несмотря на все разногласия. Но Бенни не звонила, не приезжала повидаться.

Очевидно, Бенедетта решила жить своей жизнью, без матери. И с чем осталась Элинор? Кто она теперь, без своих девочек, без мужа, единственного человека, знавшего хоть какую-то правду о ней? Она словно никогда не существовала…

После того как Байрон уехал, Элинор вошла в свой дом, простоявший сорок пять лет и купленный мужем как раз к рождению маленького Байрона. Она чувствовала, что устала. Устала от всего. Закрыв за собой входную дверь, она прислонилась к ней спиной и приняла решение.

Несчастный случай

Через пять лет после смерти мужа Элинор Беннет пошла в гараж, взяла свой лонгборд, села в машину и поехала на юг вдоль побережья, выискивая подходящие волны и надеясь, что потом удастся списать все на несчастный случай. Ее овдовевшие подруги предупреждали, что так бывает. Они советовали ей не поддаваться эмоциям и продолжать жить, и она так и делала. Она начала даже встречаться с мужчиной. Но внутри оставалась пустота. Берт ушел, а это значило, что и Гиббс ушел. А если ушел Гиббс, то и Кови тоже.

Элинор всегда гордилась тем, что умеет выживать. Она выросла сильной. У нее хватило мужества и воли, чтобы бежать с острова, отказаться от своего прошлого, высоко поднять голову и идти вперед. И в течение прошедших лет многое из того, что она получила взамен, – семья, дом, дни радости – служило подтверждением, что выбор был сделан правильно. Очень часто Элинор думала: то, что довелось ей испытать, стоило этого. Но не все. Не самое важное. Элинор продолжала надеяться, что в конце концов все получится, что она разыщет свою первую дочь, все объяснит другим детям, перестанет терзаться этой болью.

Надежда угасла.

Хватит, хватит, хватит. Условия подходящие, хорошая южная волна. Может быть, власти проявят мягкость по отношению к ее детям; скажут, к примеру, что последний вздох Элинор был напоен солнцем и соленым воздухом и что в последние мгновения она жила полной жизнью.

Но дело в том, что в Южной Калифорнии зимой пышногрудая темнокожая женщина шестидесяти с лишним лет, на доске для серфинга, без гидрокостюма, не могла остаться незамеченной. За Элинор следил дежурный спасатель, и он поднял тревогу. К тому времени как он с напарником добрался до нее, она была в плачевном виде. Борд взлетел вверх и ударил ее по голове, ее потащило к берегу, и она сломала голень. Позже она не сумеет вспомнить, как ее вытаскивали из воды.

Элинор оказалась в больнице со штырями в ноге, сломанными ребрами и пугающей раной на голове, но, можно сказать, она легко отделалась. Когда сын вечером приехал к ней в больницу, она лежала, напичканная лекарствами, но бодрствующая, уставившись в экран телевизора и надеясь, что седативные средства скроют всю глубину ее печали. Она не знала, от чего ей хуже – от сознания того, что выжила, или от мысли, зачем это сделала.

Байрон

У Байрона был друг по прозвищу Кабель; когда они были детьми, он любил смотреть кабельное телевидение со старыми классическими фильмами из детства их родителей. Он знал все картины, в которых у темнокожих были хорошие роли, хотя обожал и всю классику, если только черные горничные или носильщики не изображались там с выпученными глазами, что, конечно, страшно бесило. Но и тогда он не отрывался от экрана. Они с Байроном здорово ссорились из-за этого.

Кабель любил старые фильмы за то, что в них все было понятно и все было как надо. Хорошие парни в конце совершают подвиг. Или же умирают героями. Кабель верил в человеческую доброту, верил в самопожертвование, верил в искупление. Он верил, что можно с честью выйти из худших обстоятельств. Кабель был тем другом, какой нужен каждому мужчине.

Кабель позвонил и пригласил Байрона на пиво, но тот отказался, сообщив, что его мать в больнице.

– Несчастный случай на серфинге? Миссис Беннет? И ты мне не сказал?

– Прости, старина, это случилось вчера утром, – повинился Байрон. – Ушибла голову. Здорово повредила ногу. Пришлось оперировать. Но она поправится.

Через двадцать минут Кабель приехал в больницу.

– Серфинг, да? – прихлебывая в кафетерии кофе из чашки, спросил он. – Где это случилось?

– На Бальбоа, – ответил Байрон.

– Ньюпорт-Бич?

Байрон кивнул.

– Клин?[31]

Байрон снова кивнул. Они какое-то время сидели в молчании, и Байрон почти слышал, как щелкают шестеренки в мозгу Кабеля. Байрон знал, о чем думает его друг, их мысли наверняка совпадали. Он сам занимался серфингом на Клине, мать лишь наблюдала за ним с берега, подбадривая его. Это был рай для борд- и боди-серферов, с самыми большими волнами в Южной Калифорнии, но место весьма опасное.

– Что она там делала? – спросил Кабель.

Байрон медленно покачал головой из стороны в сторону.

– Ты уверен, что твоя мать не собиралась покончить с собой, Байрон? Такое было с моей мамой после смерти папы.

– С твоей мамой? Но она как будто в порядке.

– Сейчас ей лучше. Тебе следует присматривать за своей старушкой, Байрон. Твоя мать – опытный серфер и должна понимать, что она не настолько хороша.

Байрон снял очки и в упор посмотрел на друга детства:

– Я услышал тебя, Кабель. Но прошло уже пять лет со смерти папы. Думаю, моя мать немного заскучала. И решила, что может попробовать покататься, но затея провалилась.

Кабель ничего не сказал, только поднял брови и сделал глоток кофе. Байрон отвернулся и вздохнул.

– Ч-ч-черт, – прошептал он.

– Так или иначе, надо что-то делать. Мы должны найти ей мужика, Байрон. То есть я со всем уважением к мистеру Беннету, ты же знаешь, я любил этого человека, как родного дядю, но