Александр Шеллер-Михайлов - Господа Обносковы
— «Нет, нет! — быстро вскочила Груня. — Мне надо бежать, бежать отсюда!.. Это мой долг, мое наказание за прошлую ошибку, — это наше общее наказание, потому что мы все виноваты и теперь все равно несем свой крест. Да, я теперь только поняла, что не я одна — жертва, что наказание постигло всех виновных…»
Торопливо отирая слезы, накинув шляпу, она поспешными шагами ушла из дома отца, как будто кто-то гнался за нею следом и хотел силою удержать ее в этом доме.
— Где это ты пропадала? — спросил ее муж, когда она, испуганная и трепещущая, вернулась домой.
— Я нездорова, — проговорила она вместо ответа.
Он взглянул на ее лицо и изумился: ее глаза были еще красны от слез, щеки пылали горячечным румянцем, губы запеклись.
— Что такое случилось? — тревожно спросил муж.
— Ничего… мне нужно лечь, успокоиться… Я стоять не могу…
— Да ты не к отцу ли ходила?
— Ради бога, не спрашивай меня ни о чем! — с невольным ужасом произнесла молодая женщина, чувствуя, что первое грубое слово теперь разорвет последнюю, туго натянутую нить ее связи с мужем. — Мне нужно отдохнуть, успокоиться… Тебе же будет хуже, если мы станем теперь объясняться, — почти с угрозой говорила она.
Алексей Алексеевич пожал плечами, но не решился продолжать допрос. Что-то зловещее и грозное было в выражении лица его жены. Он позвал горничную, чтобы та уложила в постель барыню, и хотел ехать за доктором. Жена не велела звать врача… Покуда Обносков беспокоился и добирался в своем уме до причины всего случившегося, покуда мать настаивала, чтобы сын пугнул жену, — в доме Кряжова происходили сцены совершенно другого рода.
Не застав дома Павла при своем возвращении от Обноскова, старик Кряжев велел слуге сказать, когда возвратится Павел, и стал ходить в ожидании по своему кабинету. Время шло своим чередом, а лакей все не являлся с докладом. Чем более сгущалась ночь, тем чаще звонил старый ех-профессор и спрашивал слугу, не пришел ли Павел Петрович.
Ответ получался отрицательный.
— Часто он не ночует дома? — спросил Кряжов.
— Иногда не ночует-с, — ответил заспанный лакей.
— Иногда! Иногда!.. Тебя спрашивают: часто ли? — рассердился старик.
— Не то чтобы часто, а иногда бывает-с, что ночевать не изволят, коли где-нибудь запоздают…
— Дурак, толком не умеешь ничего сказать! Ступай!
Кряжов снова ходил по комнате и ждал. Павел не являлся.
— Ну, что ж, и с нами то же бывало в молодости, — утешал себя старик. — А пожурить надо, все-таки надо… Однако в какое общество он попал? Ведь совсем погубят!.. И зачем он меня обманывает? Разве не мог он откровенно все рассказать мне? Обман, обман, вот что гадко!.. Пожалуй, в карты играет, долги делает… Ну, вот и погибнет. А кто виноват будет? Я? Я потачку давал, не умел строгим быть, по головке гладил, волю дал, вот и плоды!.. Нет! Строгость, строгость нужна, в ежовых рукавицах надо их держать… Мы откровенности их дожидаемся! Гм! Хороша откровенность!.. Смеются, поди, над старым дураком, что он спит и не знает, где гуляет его воспитанник!.. Спит! Спит! Нет, я не сплю, тут не уснешь, когда человек, близкий человек гибнет!.. Может быть, он уже и в полиции сидит, а я вот хожу, жду… Долго ли у нас-то до беды!
— Иван, Павел Петрович не приходил?
— Никак нет-с.
«Ну да, ну да, и не придет, знает, что я сплю, что я не забочусь о нем, что я верю ему!» — снова думал Кряжов, а утро уже бросало свои бледные лучи в его кабинет.
На следующий день старик не мог работать и, как мы уже знаем, ушел из дома, чтобы освежить свою голову. Часам к четырем он вернулся домой. Павла все еще не было. Кряжов один сел обедать. Старик уже не сердился, но просто грустил и беспокоился. Через несколько минут в передней послышался звонок. «Наконец-то!» — подумал Кряжов, и очень изумился, когда на место Павла к нему явился Обносков. Алексей Алексеевич пришел для объяснений со стариком насчет Груни и хотел узнать, между прочим, где она была утром.
— Ба! Какими судьбами ко мне завернул? — спросил Кряжов.
— Пошел проветриться, голова что-то болит, — ответил рассеянно Обносков.
— У меня тоже побаливает. Перед погодой, верно, — сказал Кряжов, зная, что у него совсем не перед погодой болит голова.
— Должно быть, — согласился зять, хотя тоже знал, что его голова болит не перед погодой. — Жена тоже не так здорова…
— Что с ней? — встревожился старик.
— Так что-то привалилась немного, — ответил Обносков. — Странная она какая-то стала в последнее время, все капризы…
— Да, да, но, может быть… знаешь, Алексей Алексеевич, у женщин время такое бывает…
В эту минуту раздался сильный звонок в передней. Так обыкновенно звонил только Павел. Кряжов постарался нахмурить брови. Дверь в столовую шумно отворилась, и Павел развязно и весело вошел в комнату.
— А, наконец-то! — проворчал сквозь зубы Кряжов, хмуря брови.
— Опоздал, извини, батюшка, — промолвил молодой человек и, кивнув головой Обноскову, наклонился к Кряжову и поцеловал его в лоб.
Это была одна из тех ласк Павла, которую более всего любил старик Кряжов.
— Обедал? — по-прежнему хмуро спросил старик.
— Нет, голоден, как собака, — отвечал Павел, бросая перчатки на стол, и пристально взглянул на старика. — Ты здоров? — спросил он озабоченно.
— Здоров, что нам делается! Спим целые ночи, да и днем, ходя спим, — с иронией и раздражением ответил Кряжов и бросил такой взгляд на Обноскова, как будто посылал его в душе ко всем чертям.
Старику хотелось поскорей высказаться, поворчать, и в то же время он не мог говорить при Обноскове с Павлом. Любовь и раздражение боролись в душе старого добряка.
— Хорошо, если бы молодежь и днем и ночью спала по-вашему, — не без едкости заметил Обносков, кажется, и не думавший об уходе.
Кряжов нахмурился еще более.
— А! Вы все на молодежь по-прежнему нападаете, — развязно засмеялся Павел, бросив бойкий взгляд на Обноскова и усердно истребляя суп. — Я вот действительно не могу ни к какой регулярности привыкнуть: и сплю и работаю запоем.
— И кутите запоем? — обозлился Обносков за эту развязность своего веселого врага.
— О! Уж разумеется; тут-то регулярности и подавно не может быть. А то, пожалуй, пришлось бы начать, что вот такого-то числа, в такой-то час, такого-то месяца я кутить буду… это уж вышло бы слишком комично, — весело засмеялся Павел.
— Вам, вероятно, сегодня все покажется смешно, потому что вы, как я замечаю, находитесь именно в таком настроении, в каком люди бывают, вернувшись с кутежа.
— Ну, уж если пошло на сравнения, то ваше настроение похоже на настроение человека, выпившего какой-то горькой дряни, — засмеялся Павел.
Кряжов, который привык в последнее время забавляться выходками Павла, невольно улыбнулся, но тотчас же снова закусил губу, увидав, какое впечатление произвела последняя фраза Павла на Обноскова.
— Хорошо вы шутите, Павел Петрович, да плохо живете, — промолвил Обносков шипящим тоном.
— Ай, вы опять за наставления хотите приняться! — махнул рукой Павел и продолжал преусердно истреблять жаркое.
— Да-с, за наставления! И хорошо, если бы вы слушались их. Это вам скажет и добрейший Аркадий Васильевич, который, вероятно, еще не успел объясниться с вами, — обратился он к Кряжову. — Но я зайду после, а теперь оставлю вас одних; вам, я думаю, нужно переговорить друг с другом после всего того, о чем мы говорили с вами…
— Н-да… пожалуй… — почему-то смешался Кряжов, у которого уже успел остыть гнев при виде Павла не пьяным, здоровым и веселым.
— Нет, постойте, — удержал Павел Обноскова, изменяясь в лице, и обернулся к Кряжову. — Ты, батюшка, действительно за что-нибудь недоволен мною?
— Н-да, есть причины… то есть, как бы это сказать, не то, что причины, но подозрения… — совсем растерялся Кряжов от прямодушного вопроса Павла.
— И ты говорил об этих причинах или об этих, как ты их назвал, подозрениях с Алексеем Алексеевичем? — еще более задушевно и уже грустно спросил Павел.
— Н-да… то есть не я говорил… но… это он говорил, — совсем спутался Кряжов.
— Ну, и прекрасно, значит, вам по праву следует первое место занимать при объяснениях отца со мною, как судье в семейных делах.
Павел отодвинул от себя тарелку, у него вдруг пропал всякий аппетит и исчезли последние следы веселости. Его голос дрожал от гнева.
— Что же, батюшка, я слушаю, — пробормотал он.
— Да это пустяки, мы переговорим одни, — заметил Кряжов, увертываясь от объяснений.
— Зачем же?.. Уж если ты про меня за глаза говорил дурно с ним, — небрежно указал Павел на Обноскова, — то в глаза-то и подавно можно.
— Да чего ты злишься-то? — треснул по столу кулаком Кряжов, досадуя, кажется, более на Обноскова и на себя, чем на своего виновного воспитанника.
