Бабочка на ветру - Рей Кимура
Первым делом Цурумацу бросился к берегу моря, где она любила бродить, и стал искать Окити там. Громко звал ее по имени, втайне опасаясь, что набредет на ее искалеченное тело… Нет, не видно и ее следов на песке… Непохоже, что сегодня она побывала тут. Теперь — на кладбище, к могиле Наоко, куда Окити часто ходила с букетиком цветов, особенно в моменты душевного волнения. А в последние дни, судя по всему, что-то ее сильно тревожило… Но и тут он не обнаружил никаких признаков ее присутствия. Только зловеще кричали птицы, летавшие между мрачными, холодными надгробиями… Цурумацу всего передернуло от дурного предчувствия. И все же пока он не понимал, что произошло, а потому благодарил Господа за то, что не нашел и тут, на кладбище, в царстве мертвых, бездыханного тела подруги.
Весь вечер он бродил по поселку, разыскивая Окити: побывал и на центральной площади, и в «Йуме» — нет ее и там. Наверное, они где-то разминулись, а теперь она уже успела вернуться домой и готовит ему вкусный ужин… Цурумацу так и видел ее — с закатанными рукавами кимоно и белыми от муки руками…
Немного успокоенный этой мыслью, заспешил он домой. Уже издалека начал всматриваться: не мелькнет ли вдалеке, у берега моря, свет окошка?.. Но дом оставался темным, таким, как в то время, когда он покидал его. Сердце больно защемило, — так Окити не возвращалась сюда?..
Цурумацу не спал всю ночь, ждал, когда появится любимая. Когда же наступило утро, пришлось ему смириться: понял, что Окити попросту бросила его. Почти все ее вещи исчезли, а оставшиеся она аккуратно сложила и убрала в дальний угол комнаты, которой они почти не пользовались. Итак, Окити ушла от него, и теперь он не знал, где она и как ее искать…
Весь день Цурумацу пытался воспроизвести в памяти прошедшие сутки, стараясь понять, что же он такого натворил, что заставило Окити поступить с ним столь жестоко. И вдруг все то, что казалось таким важным еще вчера — планы на будущее, заказы на изготовление мебели, — показалось мелким и ничтожным. Окити опять ушла от него, жизнь его вновь потеряла всякий смысл… К чему теперь стремиться, во имя чего работать? Стало быть, он, Цурумацу, подошел к самому концу своего пути; все, дальше его дорога обрывается…
После того как Окити уехала в Мисиму, в жизни Цурумацу произошли большие перемены. Он перестал изготовлять мебель, вообще не заходил в мастерскую, которой всегда так гордился. Начал много пить и иногда даже не вставал после того, как всходило солнце — просыпаться и жить полноценной жизнью ему уже не для кого…
Сайдзё пришел в ужас, когда увидел, как быстро угасает его лучший друг и физически и морально. Слишком поздно он понял, что оказал Цурумацу плохую услугу, когда, в сущности, принудил Окити оставить его одного.
Цурумацу продолжал пить, и никакие уговоры Сайдзё на него не действовали. Не бросил саке даже после того, как друг пообещал ему обязательно разыскать Окити и уговорить ее вернуться.
— Даже не пытайся, — горько усмехнулся Цурумацу. — Она ушла сама, по своей воле, и сделала это намеренно. Как она могла хладнокровно собрать вещи и бросить меня, не сказав даже «прощай»? Вот уж никогда не мог предположить, что девушка, которую я любил, не только бесчестная предательница, но еще и малодушная изменница. Наверное, все же люди говорят правду: коли уж девочка стала дешевкой и гейшей — таковой и останется навсегда.
Сайдзё горько жалел о своем поступке; никогда раньше не приходилось ему видеть Цурумацу в таком ужасном состоянии. Молодой мастер страдал, но при этом был настроен весьма агрессивно; видимо, так сильно переживал исчезновение Окити, что теперь ненависть заполнила его сердце с той же силой, как раньше заполняла любовь. Как она посмела бросить его?! Это же самое настоящее предательство! И тогда Сайдзё решился рассказать Цурумацу истинную причину поспешного бегства Окити.
— Цурумацу, не надо так плохо говорить об Окити-сан, — начал он. — Дело в том… видишь ли, во всем виноват я. Понимаешь, мне показалось, что она представляет опасность для тебя. Ведь пока она жила с тобой, все люди в Симоде отвернулись от тебя. Вот и испугался я, что случится с таким трудолюбивым и целеустремленным человеком, как ты, — ведь ты оказался отрезанным от всех жителей поселка и остался без средств к существованию. И я думал, что единственный способ освободить тебя от такого позорного пятна — это убедить Окити уехать отсюда. Только тогда ты очистил бы доброе имя и начал жизнь заново.
Поэтому я сделал так: дождался дня, когда ты надолго ушел из дому, и явился сюда. Я начистоту поговорил с Окити с глазу на глаз; объяснил ей, что она губит твою жизнь и, если по-прежнему любит тебя, должна уйти первой. Только теперь я осознал, Цурумацу, как же я ошибался! И подумать ведь не мог, что, кроме Окити, тебе в этой жизни ничего не нужно — ни успеха, ни признания, ни даже славы — и ты запросто вел бы скромную, тихую жизнь, лишь бы вы были вместе. Не смел предположить, что такие глубокие, искренние чувства существуют в действительности. Прости меня, Цурумацу! Теперь ты понимаешь, что должен винить во всем, что случилось, только меня, а не Окити!
Несколько секунд Цурумацу молчал, словно что-то серьезно обдумывая. Казалось, он поверил утешительным словам друга. Но потом молодой мастер покачал головой и горько рассмеялся: слишком часто в этой жизни его обманывали, он потерял веру в людей. Теперь сомневался и в искренности слов лучшего друга, а потому ответил так:
— Знаю, Сайдзё-сан, что ты желаешь мне только самого хорошего, но не стоит лгать только потому, что тебе хочется смягчить удар, полученный мною от самой судьбы. Никогда не значил я так много для Окити, как она для меня. Вот почему это случилось, вот почему она так спокойно оставила меня уже во второй раз. И если бы тебе даже удалось уговорить ее вернуться, прежних отношений возвратить мы все равно бы уже не смогли. Пойми, я уже не был бы уверен, что, вернувшись в сной дом, не застану его темным и пустым, как случилось в тот раз. Нет, друг, я очень боялся потерять ее, и вот она ушла. И теперь мне не хочется уже ничего начинать заново. Больше никаких попыток не будет, хватит!
Никакие слова и уговоры не убедили Цурумацу, что друг вовсе не лгал ему. В конце
