Песнь дружбы - Бернгард Келлерман
Они вытащили из сарая плуг; старый Фасбиндер несколько лет тому назад выкинул его в железный лом. В эту весну плуг может еще послужить, если привести его в порядок. Карл ведь был кузнецом, и это работа для него. Но плуг должен быть совершенно готов в ближайшие несколько дней. Карл отлично знал, как взяться за плуг, он ощупывал ржавое железо, и целый день слышно было, как он бьет молотом, стучит и подпиливает. На следующий день плуг был в полном порядке. Герман похвалил Карла:
— Да, тебе можно поручать работу!
Сто раз в день поглядывал Герман на небо. Погода, слава богу, прояснилась, ветер сушил влажную почву. Герман работал на проезжей дороге, ведущей к усадьбе, утрамбовывал щебень, который Рыжий так трудолюбиво возил зимой. Справа и слева от дороги были протянуты веревки, отмечающие линию будущих рвов. Герман любил четкую работу; порой он мог даже показаться педантом.
Вдалеке там и сям уже ползли по сверкающей пашне упряжки лошадей, долина просыпалась. Время от времени в луче солнца, пробивающемся сквозь низко бегущие облака, поблескивал лемех.
Давно уже они только и говорили что о лошадях Борнгребера. Тот хотел прислать их послезавтра, он твердо обещал. Это было не одолжение, а выполнение заключенного условия. За это Антон отработал у Борнгребера.
— Завтра они придут.
Итак, завтра! В эту ночь все они спали тревожно.
— Завтра придут лошади Борнгребера!
В четыре часа утра они уже умывались у колодца. Стояла еще глубокая ночь, пронизывающе холодная и такая темная, что все они видели ничуть не больше, чем Карл-кузнец. Неба совсем не было видно. Бездонная чернота, на которой мерцало несколько больших призрачных звезд. Ручей журчал необычайно громко. У Бабетты светился огонек — она, разумеется, уже поднялась. Один только Генсхен еще спал, он был освобожден, — ведь парикмахер в конце концов ничего не смыслит в сельском хозяйстве. По двору передвигался, покачиваясь, ручной фонарь. Это расхаживал Рыжий.
Они напились кофе. Кофе? Да, ради торжественного дня Бабетта напоила их кофе, который купила за свой счет. Вдруг все подняли головы. Чу! Да, это лошади! Или не они?
— Отвори-ка дверь, Рыжий!
Ну конечно же, это были лошади Борнгребера, несомненно. Они приближались. С — ними шел Штефан. Через несколько мгновений стало слышно, как стучат копыта по вымощенному двору. Ишь как цокают лошадиные копыта! Мертвый двор ожил. Это было похоже на чудо, все умолкли.
Бабетта распахнула дверь и пронзительно закричала в темноту. Ни звезды, ни ночная тишина не смущали ее.
— Ты, однако, точен, Штефан! Заходи, выпей кофейку!
— Точным быть не мешает, Бабетта! — ответил Штефан откуда-то из темноты. Ни его, ни лошадей не было видно. — Так уж полагается, иначе нельзя!
Во дворе было тихо. Ни звука. Лошади потряхивали сбруей, им было холодно.
Вдруг Герман закричал:
— Карл!
Его голос отдался эхом в темноте. Зачем он так кричит? Он словно дает понять, что Карл один несет ответственность за все, что здесь происходит.
— Принеси сюда вместе с Рыжим плуг — ты знаешь, где он лежит!
Красный фонарь проплыл, покачиваясь, через двор. Плуг прикрепили к упряжи.
— Пронесите плуг над мостовой! — крикнул Герман. — Достаточно!
Они вышли на пашню. Штефан развернул в темноте лошадей и попрощался. Фонарь Рыжего раскачивался перед ногами лошадей.
— Ну, начали! — произнес Герман.
Он был заметно взволнован.
Приподняв плуг, он слегка согнулся, выставив левое плечо вперед.
— С богом! — проговорил он про себя почти торжественно. Он опустил плуг и почувствовал, как лемех врезался в землю.
— Но! Вперед!
В голове у него гудело, словно-играл орган. Он шагал вперед в счастливом упоении. Месяцами, годами мечтал он лишь об этом мгновении, когда проведет первую борозду. Начало положено! Нужна тысяча дней, чтобы снова превратить эту пустыню в цветущие поля, — тысяча дней, он это знал, — но начало, начало положено. Красный фонарь плясал по полю. Голос Германа звучал в ушах Карла не так ясно, но глухие удары лошадиных копыт отдавались еще совершенно отчетливо.
Карл стоял не шевелясь и жадно вслушивался. Он, сын крестьянина, знал, что это значит: пахать, сеять, собирать урожай. Из-за этого стоило волноваться так, как волнуется Герман. Герман приступал сегодня к работе, которой нет конца: пахать, сеять, собирать урожай. Окрики Германа звучали все дальше, потом затихли; слышны были лишь глухие удары. Вот уже не слышно ничего. Холод почвы пронизал Карла, он ощущал запах только что взрыхленной земли, свежий ночной воздух овевал его. Борода его стала влажной — скоро начнет светать. Где-то стремительно пронеслась сова. Снова раздался топот, потом оклики Германа, которыми он подгонял лошадей. Бренчало железо, топот раздался совсем близко от него. Вдруг Карл внутренним зрением увидел прямо перед собой упряжку тяжелых рабочих лошадей; он видел их так ясно, что мог бы нарисовать. Он жадно вдохнул запах конского пота, мягкая лошадиная морда коснулась его руки. Лошади утомленно фыркнули, и он ощутил брызги на своем лице.
— Ты еще здесь, Карл? — спросил Герман.
— Да, я здесь. А кони, видно, славные?
— Да, кони хоть куда, крепыши, но земля еще очень мокрая и тяжелая. Помоги мне повернуть. Подними плуг. Я сейчас вернусь, обожди здесь, Карл.
Когда Герман вернулся, Рыжий с фонарем ушел. Было уже достаточно светло. День занялся. Герман вытер лицо и засмеялся.
— Пощупай-ка, Карл! — сказал он. — Я весь мокрый как мышь, не правда ли? Отвыкаешь после такого большого перерыва. Возьмись-ка ты теперь за плуг, Карл!
— За плуг?
Карл испугался. Как он поведет плуг? Он ведь даже не видит, куда идти. От волнения он дрожал. Этот Герман, должно быть, спятил.
— Вперед, вперед, Карл! Давай! — скомандовал Герман без церемоний.
Лошади тронулись. Карл пошел следом. Вначале плуг дергал его из стороны в сторону, так что он шатался. Герман шел между лошадьми и вел их.
— Вперед, вперед! — кричал он. — Очень хорошо! Не захватывай так глубоко. Сразу видно, что ты вырос в деревне. Вперед!
Они прокладывали борозду за бороздой. Через час Карл остановился, обливаясь потом и вытирая лицо. Он чувствовал на мокром лице теплые лучи восходящего солнца.
— А вот и солнышко! — сказал он.
— Да, но, кажется, собирается дождь и ветер. Теперь дай-ка плуг опять мне, Карл. Но!
И так каждое утро. Под конец Карл уже валится с ног от усталости.
— Хоть помрем, — говорит Герман, — а сделать надо!
Анзорге дает лошадей на целую неделю, потом появляется упряжка Дюрра. Работа начинается еще ночью. Карл слышит фырканье лошадей и идет, пошатываясь, за плугом, усталый от
