Собственность мистера Кейва - Мэтт Хейг
– Ну так расскажи же мне. Что он за человек. Теренс? Теренс!
Я смотрел ей за спину на магниты на холодильнике. Ну ты помнишь. Произвольный набор букв, который вы с Рубеном постоянно перетасовывали. Три магнита выстроились в ряд среди хаотично разбросанных слов.
детка хочет коня
– Не важно, – ответил я. – Потом расскажу.
И опять я стоял в твоей комнате. И опять я не знал, как попал туда. Опять ты крепко спала. Опять этот порыв, о котором писал Китс.
С той только разницей, что в моих руках была подушка, моя собственная.
– Ох, Рубен, – прошептал я, уже вернувшись в свою постель. – Что же ты делаешь?
Тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов. Я зажмурился и зарылся поглубже в одеяло, сопротивляясь горячим виноватым слезам твоего брата.
Кажется, в следующий понедельник я собирался в Хорнкасл? Мне не хотелось закрывать магазин, но коль скоро Синтия все еще не отошла от операции, а просить Джорджа было чересчур, я решил, что игра стоит свеч. В конце концов, я еще ни разу ничего не продал в понедельник, кроме раскладного столика, с которым я расстался в день смерти Рубена. И я знал, что Денни исчез из твоей жизни, так что решил попытаться вернуться к нормальному положению вещей. В этом году я не участвовал в ярмарке, но все равно хотел посмотреть, что сейчас продают, и поторговаться с коллекционерами.
Но весь план пошел наперекосяк, потому что по пути со мной снова случилось затмение. Я ехал уже минут десять, как вдруг, без обычных предупреждающих сигналов, время рвануло вперед. Я ехал быстро, стараясь все успеть как можно скорее (я уже доверял тебе насчет обеда в школе, но все равно намерен был лично забрать тебя в четыре часа). Вдруг я понял, что меня разворачивает поперек дороги. Мне по-слоновьи трубили из машин, которым я перегородил путь. Водитель грузовика высунулся из окна и показал мне неприличный жест.
– Отстань, – умолял я твоего брата. – Оставь меня в покое.
Я съехал на обочину, притормозил и попытался взять себя в руки. Включил радио, и зазвучавшая «Лунная соната» Бетховена помогла мне прийти в себя. Я медленно подышал и принял решение. Ехать дальше было слишком опасно. Вдруг Рубен опять попытается завладеть мной?
Нет.
Я поеду обратно короткой дорогой, а по пути буду внимателен к любому потемнению в глазах и всем странным ощущениям.
Разумеется, ничего не случилось. Я спокойно добрался с помощью Бетховена и полупустой дороги. Теперь, когда я вижу полную картину, я понимаю, что у него не было причины вмешиваться. Я ехал домой, как он и хотел. Да, как он хотел.
Я вошел в дом через магазин, но снова запер дверь. На самом деле меня все еще волновало происшествие на трассе, так что я не хотел терять силы, общаясь с покупателями.
Вместо этого я решил перетянуть обивку на стуле красного дерева времен Георга IV, который я собирался отремонтировать уже не одну неделю. Так что я пошел за ножницами и стамеской, а найдя их, услышал доносящиеся сверху звуки. Музыку. Тихую-тихую музыку. Секунду я стоял неподвижно, уверенный, что мне чудится. Звучала «Лунная соната» Бетховена. Это была твоя запись, Лондонский филармонический оркестр, но самое странное, что звучал именно тот отрывок, который я слушал в машине по радио. Прекрасный плач в конце первой части, «одна из тех поэм, которые не в силах выразить человеческий язык», как сказал Берлиоз.
Может быть, я не выключил радио, но если это радио, то почему звучит тот же отрывок, что и несколько минут назад? Со стамеской в руке я осторожно пошел наверх. На полпути я было решил вернуться в магазин и прихватить пистолет, но передумал. В конце концов, зачем непрошенному гостю слушать Бетховена.
Я ждал у твоей двери. Я слышал что-то помимо нежного фортепиано – медленные и ритмичные глухие звуки. Тем более странно это было, ведь я знал, что в этом произведении ударные не звучат.
– Брайони? Брайони? Детка, это ты? – ты не отвечала, так что я повторил. – Брайони, ты здесь?
Может, это было очередное наваждение. Еще одна галлюцинация. После того, что случилось в машине, я ничего не знал наверняка. Я прижался ухом к двери и услышал затихающие ноты первой части.
Adagio sostenuto.
Ты, конечно, помнишь, что было потом. Держа стамеску в левой руке, я толкнул дверь правой. Я увидел тебя, только тебя, на постели. Твое тонкое тело, прикрытое одной простыней.
Спустя секунду я взглянул влево и увидел его, уже в джинсах, натягивающего белую футболку на голый торс.
Денни.
Я поморгал, чтобы отогнать видение, но он не исчез – потное животное, хищник в моем собственном доме. Он смотрел на стамеску в моей руке и гадал, как далеко я могу зайти. Я шагнул к нему.
– Что ты с ней сделал? – спросил я, но ответ был очевиден. Я его слышал, я его чуял.
– Ничего, – соврал он, обращаясь к стамеске. – Мы ничего не делали.
Я сделал еще шаг, не сводя глаз с его лица.
– Ты же обещал, – сказал я. – Я же дал тебе…
Я не мог этого произнести. Нельзя было, чтобы ты узнала, что я сделал, не в тот момент.
– Папа, перестань, – сказал ты. – Это все я. Это не Денни, это я. Прошу, папа, ты меня пугаешь. Пожалуйста.
Зазвучало второе действие. Странные, беспокойные первые такты, нагнетающие обстановку.
– Ах, ничего, – повторил я сказанное Денни. – Именно столько она значит для тебя, да?
– Нет, – ответил он. – Нет, неправда, она…
– Заткнись. Бога ради, заткнись.
– Папа, пожалуйста!
Что мне было делать? Я понятия не имел. Если честно, я тогда даже не думал. Я просто представлял себе его на тебе – образ, который выходил за рамки моих самых ужасных опасений.
– Детка, ты что, думаешь, что такого мальчика можно исцелить с помощью музыки? Ты что, детка, ты решила, что можно взять это неотесанный камень и превратить его в нечто более достойное? Нечто, стоящее тебя? Нет, так не выйдет. Ты только взгляни на него. Он пустышка.
Я не смотрел на тебя. Не мог на тебя смотреть. Я смотрел только на тихую ярость в его глазах, а моя собственная злость постепенно отступала. В моем сознании мелькнула картинка. Не ты и он в постели, а другая. Я увидел, как он дерется с другим мальчиком, чье лицо я не разглядел. На ковре были разбросаны игрушки. Просто вспышка, не более, но я вдруг почувствовал внезапную слабость. Тело стояло на месте, как пустая оболочка, а стамеска упала на пол.
Темнота медленно сползала с комнаты, как краска под действием паяльной лампы. Вы оба исчезли.
Я позвонил в школу. Ты была там. Ты опоздала, пришла в половине десятого. Вероятно, ты сказала, что твоя бабушка попала в больницу. Ты стала так легко врать. Так естественно. Ты могла отказаться от правды в любой момент, будто просто сбрасывала с себя лишнюю одежду.
День, наполненный пустым монотонным ужасом, потом обратная дорога из школы домой.
Мы не говорили о случившемся. Мы вообще не разговаривали. Я чувствовал твой взгляд с заднего сиденья. Тебя озадачивало мое молчание, но ты не решалась его нарушить. Мы оба обдумывали свои планы, строя тайные замыслы, которые, как нам казалось, приведут нас к свободе.
* * *
