Мама - Наталья Евгеньевна Назарова
Объявился Андрей и позвал меня гулять. Мне не очень хотелось, но я пошла гулять с Андреем. В первую же встречу он сказал мне несколько потрясающих вещей – интуитивно – я вообще не была с ним откровенна, и я стала с ним встречаться охотней.
Он сказал мне, что, для того, чтобы изменить что-то на душе, можно изменить что-то в теле, в образе жизни – и изменение отразится на душевном состоянии. Это было прямо-таки сокровищем. Я думала заняться бегом, бросить курить, делать зарядку.
Антон… с Антоном мы встречались, часто, лазили по крышам, гуляли. Во мне росло недовольство, что он не отвечает на мои заигрывания, не понимает, о чем я ему говорю, когда становлюсь искренней. Я не так формулировала себе это тогда, но отношения должны развиваться, а они не развивались. Они подходили к концу. А, может, конец был давным-давно, просто мы длили разрыв. На другой чаше весов было то, что Антон стал родным. И то, что без него я останусь совсем в пустоте. Хоть я и не могла проявлять своих чувств, не могла говорить о том, о чем хотела при нём, его присутствие, его внимание были дороги для меня, и мне негде было их получить.
Отношения с Женей стали получше. Но я молчала о своих обидах, думая поговорить с ней, когда она будет готова, а она не замечала или делал вид, что не замечала пропасти между нами.
Не знаю, что было бы дальше. Но в конце октября Женя посоветовала мне сходить исправить спину к человеку, к которому только что пошла. Она же и дала мне деньги. Спасибо, Жень!
Она сказал, что он странный, и не такой, каким я его себе представляю, что бы я ни представила. Так и оказалось.
Он сказал, что спина более-менее в порядке, понадобится только три посещения. Молчал. А потом сказал, что Женя ему немного рассказала про нашу семейную ситуацию. Я не закрывалась от него.
Он сказал мне, что я выживаю, а не живу, и много еще других вещей, которые мне необходимо было услышать. После второго посещения у меня появился аппетит, и мне стало легче просыпаться.
Я стала ходить на занятия, и некоторые оказались очень интересными. Я начала привязываться к институту. К учителям, к самим занятиям. Они заполняли пустоту на какое-то время.
В конце ноября, когда Антон был у меня дома, я перестала отвечать на его ласки. Он встал, оделся и ушел навсегда. Я плакала. И стало совсем пусто. Но, наверное, это не могло дольше длиться.
В декабре я уже ходила на почти все занятия и с огромным удовольствием. И делала домашнюю работу часами. Но на французский так и не ходила.
Так и прошел первый семестр последнего курса. В мутной и гулкой пустоте, которой я не осознавала.
21 декабря.
Поминки. До Нового года осталось 10 дней. Мы выкинули Мамину кровать…
Потому что никто не стал бы на ней спать. И потому что мы не хотели, чтобы гости на неё сели, а они бы точно уселись.
Мы вынесли детскую двуспальную кровать… Потому что я итак её разобрала, и, вероятно, её было уже не собрать вновь нашими силами. Я всю жизнь на ней спала. Мучительно выносить часть своей жизни на помойку…
Хочу переродиться. Хочу, чтобы эта перемена повлекла за собой массу других. Хочу стать новой. Хочу соответствовать своим мыслям о себе. Хочу вспомнить что то, что я ищу, у меня на самом деле есть. Я сделаю первый шаг. Поверю и сделаю первый шаг.
Завтра – новый, новый день. Опера с Жесей, приедет Варя. Люблю её. Мне это Варя столько раз писала летом. Не знаю, как относиться к людям. Слабым, не слабым, близким друзьям – Варе, Гале… Хочу меняться и менять мир вокруг. Хочу соответствовать.
Мы устроили поминки на второй год. Все пришли, и только когда они пришли по выражению лиц и интонациям я поняла, что на второй год поминки не устраивают. Не принято.
И ни слова о Маме. О выносе вещей..
Просто это слишком больно…
Просто это далеко, глубоко внутри, а снаружи – следующий шаг, следующий вдох.
Папа дал мне книгу – “Путь Художника”. Я её открыла и начала читать, и это впечатление не передать словами. Это было то, что мне давно надо было прочесть. То, что было мне так нужно. Как с Богом разговариваешь. Но я не верила в Бога. Я его не любила. Он отнял у меня самое ценное. Но эта книга очень мне помогала, выписать, понять, разобраться…
9 января.
Как будто нет союзников, как будто нет поддержки, как будто все, с кем я встречаюсь, только притворяются друзьями. Варино сомнение и слова вчера дали мне понять, что друзья меня не достойны. Но я и сама себя не достойна. Надо исправлять. А теперь ты утомилась – чайку, еще чего-нибудь. Вот. У тебя есть кошка.
Я буду очень долго его заканчивать.
Этот дневник начался, когда Мама была еще совсем жива. Это выносит мозг и бьет сердце, но это связь с ней.
Реву без остановки. Мама на Полянке, на той же улице. Я очень хорошо Ее чувствую. Ее настоящую. Как будто бы я – ее внутренний ребенок. Мозг выносит от таких мыслей.
Реву и реву. Люблю Ее. Чувствую Ее тепло. Я чувствую Она – лучшее, что есть во мне.
Сессия прошла как всегда – но у меня выравнивались оценки. Соседка в нашем доме удивлялась, как мы с Женей с такими потрясениями все-таки заканчиваем институт. Я была ей благодарна, что она хоть издалека невидимо присматривает за нами. Плохо было только с французским – я же не ходила весь семестр – только два-три занятия перед самым экзаменом. Они поставили мне три, и моя учительница покачала головой:
– Вам лучше не сдавать госэкзамен, Наташа…
Я вышла из университета, потрясенная. Некоторое время в моей голове вообще не было мыслей. Потом я заплакала. Я ушла бродить по своим улицам. В принципе, это было ожидаемо. Но… я любила французский, и Мама… Мама так хотела, чтобы я его выучила. Ну, да, трагедии нет, справку об изучении курса мне все равно выдадут, просто язык не будет значиться в дипломе. Но… Но… Слезы, слезы… Я чувствовала себя темнотой и пустотой, и ничтожеством. Это был удар в еще-не-ударенное место, куда я не ожидала.
Так я и бродила по улицам, полностью разбитая.
Я не знаю, сколько я ходила.
Это всё еще непривычное чувство, когда поздно вечером тебе не надо домой. Когда никто
