Мой муж Одиссей Лаэртид - Олег Ивик
Интересно, что в обоих случаях мы доверяем правду глине, земле... Вопрос только в том, действительно ли это правда — то, что мы с риском для себя пытаемся извергнуть наружу... Ну а если даже и правда... Тростник прошелестел, женщины пошептались за рукоделием, мужчины посмеялись за кувшином вина, аэд узнал и спел на пиру для пьяных гостей...
И все-таки мы кричим в эту разверстую яму...
Корзина 7
Об остальных обо всех, кто с троянцами бился, мы знаем,
Где и кого между ними жестокая гибель постигла.
Здесь же и гибель его неизвестною сделал Кронион!
Точно никто не умеет сказать, где конец свой нашел он.
Где-нибудь был ли убит лихими врагами на суше
Или же на море гибель обрел середь волн Амфитриты.
Гомер. Одиссея
Солнце совершило очередной круг, и четыре сестры-оры — Зима, Весна, Лето и Осень — сменили друг друга на земле. А я все жду...
Вчера выпал снег и сразу растаял. Телемах и Меланфо бегали по двору, лепили из снега маленькие шарики и бросали друг в друга. Они смеялись, и мне было приятно на них смотреть.
В такую погоду корабли не выходят из гаваней, и я вот уже несколько дней не хожу на вершину Нерита и не смотрю на море.
До меня дошли странные слухи. Оказывается, когда Одиссей еще только собирался в поход на Трою, старик Алиферс, сын Мастора, вопросил богов, чтобы узнать, когда итакийские воины вернутся с войны. Алиферс славится умение гадать по полету птиц, по внутренностям жертвенных животных и по множеству иных, одному ему известных примет. Сопоставив все, он пришел к выводу, что ни один из итакийцев не возвратится домой, кроме Одиссея. Сам же Одиссей приплывет на Итаку лишь через двадцать лет, претерпев множество бедствий.
Меня ужаснуло предсказание Алиферса: ведь оно означает, что я еще много лет не увижу мужа. Я послала за стариком и пригласила его во дворец. Вчера он явился — совсем древний, сгорбленный, жалкий... Я угостила его обедом и вручила богатый подарок — цветной хитон и двойной пурпурный плащ с золотой застежкой, — а потом стала расспрашивать о воле богов, и он подтвердил предсказание, сделанное двенадцать лет назад.
Не знаю, можно ли верить старику. Алиферс, как мне кажется, уже наполовину выжил из ума. Но ведь он вопрошал богов и толковал приметы в те времена, когда был не так уж стар.
Как мне жить эти оставшиеся годы?
Наступила весна. Приплыли в гости Ифтима и Евмел, и я обрадовалась им. Евмел решил заняться торговлей и собрался плыть на Крит и в Египет. А пока он привез к нам на пробу товары с материка: бронзовые треножники и очень дорогие кинжалы из железа; такие делают на севере, но как — никто не знает. Я посоветовала Евмелу повезти это все на Закинф, и он уплыл, а Телемах увязался с ним. Мы с Ифтимой остались одни.
...Утром рабыни жарили на очаге тонкие пшеничные лепешки, и в мегароне пахло детством. Горел небольшой огонь. Сквозь открытую дверь солнечный луч падал на пурпурную накидку, брошенную в кресло, — над ней колыхались остатки дыма. На столе у входа стоял букет луговой мяты с пушистыми розовыми сережками.
Мы с Ифтимой отослали рабынь и сами натерли острого твердого сыра, сдобрили его мукой и медом и размешали в вине. Разлили козье молоко по глиняным кубкам. На блюде лежали свежевымытые листья салата и окорок. В большой плоской тарелке был мед — мы макали в него горячие лепешки. Утренний воздух холодил кожу, но от жаровни, стоявшей рядом с моим креслом, веяло приятным сухим теплом.
— Как хорошо у тебя, — сказала Ифтима и улыбнулась так, что я поняла: ей и правда хорошо. — А знаешь, что самое лучшее? Что мужчин нет.
— Скоро твой муж тоже уедет надолго. Ты не будешь скучать?
Ифтима потянулась всем телом. Она в свои тридцать лет осталась почти такой же тоненькой, как до замужества, только груди налились и все тело словно наполнилось каким-то соком, переливающимся под кожей.
— Может, и буду скучать... Только без него свободнее. Тебе этого не понять, ты привыкла. Смотри, какое чудное у нас сегодня утро.
— А ночью?
— Ну, ночью... Есть у меня такая игрушка, выточенная из слоновой кости... Муж, он ведь не всегда хочет и не всегда может...
— А если Евмел узнает?
— А он знает... — Ифтима смутилась и опустила в мед недоеденную лепешку. — Я говорю ему, что всегда при этом думаю только о нем.
— А ты правда думаешь только о нем?
Ифтима смутилась еще больше, подперла кулачками зардевшиеся щеки. Прозрачная капля меда медленно стекала по запястью — ее почти не было видно на загорелой руке, и я вдруг поняла, что кожа у Ифтимы — цвета золотого меда. И волосы такого же цвета. Она вся была медовая, золотистая, светящаяся. Наверное, это имеют в виду, когда называют Афродиту золотой. Такой, наверное, была Елена — я ее плохо помнила.
— Ифтима, а ты когда-нибудь... — Я запнулась, не смея завершить вопрос.
Ифтима рассмеялась, аккуратно слизнула мед с руки.
— Ну что ты, я верная жена... Разве только иногда... И так, что это не считается.
— Как может не считаться измена?
Ифтима вытерла руки полотенцем и откинулась на покрытую овчиной спинку кресла.
— Хочешь, расскажу?
— Да.
— Ну вот, например... Я гостила у Перилея[25]. И как-то вечером пошла погулять в рощу и немного заблудилась. Ну и там какой-то юноша пас лошадей на опушке... Если бы я влюбилась в него
