Туристический сбор в рай - Дмитрий Михайлович Липскеров
Кристина забралась в горячую ванну и вспомнила запах мужчины, назвавшегося Сергеем. Ее рука потянулась к шкафчику, откуда тонкие пальчики с вишневыми ноготками выудили старого доброго друга на батарейках, который никогда не подводил. Она его называла «мой добрый Реббит»… В этом случае Реббит оказался лишь бесполезным куском композитного материала, напряженно гудел и вибрировал, не вызывая никаких чувственных ощущений, кроме раздражения. Она выудила «кролика» из воды, швырнула из ванны на пол и сочно выругалась…
Они оба купили абонементы в другие фитнес-клубы, чтобы не пересекаться. Но судьба со своими закидонами свела их вновь. Он и она приобрели карты одного и того же зала – и через пять минут закрылись в помещении для индивидуальных тренировок. Он нажал на клавишу «play» на музыкальной системе, вывел громкость на полную, и следующие полчаса оба орали как умалишенные. Он увидел ее полную грудь, которая от возбуждения поднималась сосками к самому небу. Еще он ощутил впивающиеся в его ягодицы кошачьи когти…
Когда они закончили, она хотела сказать что-то, но он на желание отреагировал молниеносно, приказав «Молчи!», зажал ей рот рукой и быстро проговорил:
– Я не ценю женщин и не дорожу ими. Если ты еще хоть раз что-то попытаешься из себя строить… Понятно?
Она кивнула, он отпустил ее и вышел из зала.
Через день они встретились у него в городской квартире, где под струями душа на фоне драгоценного каррарского мрамора вжимались друг в друга с такой страстью, так стонали оба, что повариха с советской наколкой в волосах случайно откусила кусок от сырого стейка и жевала его как хищное тупое животное.
Потом они обедали, она сказала, что любит море и морепродукты, шампанское с черной икрой и классическую оперу.
– Я лечу на выходные в Ниццу, – ответил он. – У меня там яхта. Полетишь?
Она кивнула.
– Я могу… – попыталась сказать девушка, но он ее перебил:
– Не можешь. Говори только то, о чем положено говорить девочкам.
– О чем?
– О том, что ты любишь!
Она была раздражена, что на лодке оказалось много гостей и девиц-моделей, с которыми он подолгу болтал о чем-то, смеялся, разглядывая их голые грудки, а потом переходил к мужчинам, которых назвал своими друзьями. Он просто представил ее им как девушку Кристину, и все. На ее статус он не намекнул.
Он спал с ней в роскошной каюте, на кровати с соболиным покрывалом, пользовал ее, а она его, пока силы не оставили обоих. Он отправил ее спать в гостевую каюту, на что она не просто обиделась, но разозлилась до такой степени, что рычала, словно дикая, выла от обиды оттого, что поймалась, как насекомое на сладкое, на символ его плодородия.
На следующий день она вышла только к обеду, когда все уже сидели за столом. Лодка шла неспешно, и стабилизаторы делали свое дело – не качало. Кристине отвели место среди моделей, отчего лицо ее сделалась багровым, а он смотрел на нее жестким и безразличным взглядом.
Она садиться не стала, ушла на нижнюю палубу и через несколько минут появилась абсолютно голой, с каким-то коктейлем в руках. Английская команда лодки повидала всякое, а потому не обращала внимания на новенькую… Девушка фланировала вдоль стола, словно находилась в полном одиночестве.
Он расхохотался и сделал объявление:
– А сейчас стриптиз от Кристины! Я правильно имя назвал?.. Только не вульгарно! И танцуй на сцене!
Она подошла к нему с лицом, искаженным ненавистью, и разбила о голову рекламного магната бокал с остатками мартини и вишенками… Ситуацию мгновенно замяли, и через пять минут на маленькой сцене пел павлиновый Киркоров, а потом Влад Сташевский.
Под выступление Валерии он спустился на нижнюю палубу и, найдя девушку, крепко обнял, больно сдавив грудь, потом выдохнул – и выкинул за борт, прямо в бурлящую от мощных лопастей винтов воду.
– Плыви, – сказал вдогонку. – Или не плыви…
Двенадцатилетний Вася Строгов, курсант Суворовского военного училища, не мог знать, что остался полным сиротой. Лишь через пять суток ему сообщат, что мать утонула в море, он было заплакал, сдерживая крик, но мудак прапорщик приказал отставить рев и строевым шагом отбыть на обед:
– Между прочим, курсант Строгов, сегодня на десерт вареная сгущенка!..
Блад
– Сереженька, я так боюсь умирать! – проговорил он. – Очень боюсь… – По его щекам, глубоким морщинам стекали мутные слезы. – Как вы думаете, там что-то есть?
Сереженька был на пятьдесят лет моложе умирающего старика, а потому никогда особо не задумывался о потустороннем мире, но он был добрым молодым человеком и ответил убежденно – так, как учили в театральном училище, которое он окончил десять лет назад, – по Станиславскому:
– Конечно, есть! Даже не сомневайтесь, Наим Ионович!
Старик повернул к нему большую костистую голову, пошамкал вставными челюстями, издавая пластмассовые звуки:
– Вы не знаете… Никто не знает… Может, раввина позвать? – У него были серые губы. – Кстати, вы знаете, кто такой раввин?
– Нет, – честно признался Сереженька.
– Да и откуда вам знать про это – русскому мальчику! Раввин – это очень образованный человек, служащий еврейского религиозного культа. Он знает все, что будет после. Да и то, что было до.
– Конечно, надо позвать! – поддержал артист. – Вы, профессор, мне только его телефон дайте, а я приведу!
– Но у меня нет знакомого раввина! Я никогда не был в синагоге.
– Где, простите?
– Если бы я туда ходил, меня бы в советские времена выгнали из театрального училища и выезд за границу бы закрыли. А у меня там книги печатались! В Италии…
– Хотите попить? – предложил Сереженька, взял с подоконника баночку кока-колы, вскрыл ее и всунул в рот профессору трубочку.
– Да, я люблю это, – признался умирающий и жадно втянул напиток. – А знаете, когда я ее впервые попробовал?
Нет, – ответил Сереженька, глядя, как коричневые капельки теряются в кустистой то ли бороде, то ли щетине. – В Италии?
– Именно, в шестьдесят втором году. – Он сделал еще пару глотков и, рыгнув, вновь сказал: – Я так боюсь умирать…
Сереженька познакомился с Наимом Ионовичем Гронским, когда поступил в театральное училище на актерский факультет. Им представили
