Призраки Дарвина - Ариэль Дорфман
Мы ходили на такую выставку, Фиц, когда нам было двенадцать, помнишь школьную экскурсию в Бостонский музей?
Да, я помнил. Мы были под таким впечатлением, что прошли по маршруту экскурсии обратно одни, только я и Кэм. Я стучал по стеклянной стене, как будто хотел разбудить животных, и Кэм отвлекла внимание охранника, который пришел в ярость, поскольку я нарушал покой. Кэм спросила: какой покой? Этим животным нет покоя даже после смерти, у них отняли покой. Вот о чем она спорила в двенадцатилетнем возрасте, мол, это просто глупая иллюзия. Охранник был ошеломлен, не знал, что ответить, а когда он повернулся, чтобы устроить мне взбучку, меня уже и след простыл. Как мы смеялись над собственной дерзостью, молодостью и глупостью! Но сейчас, годы спустя, Кэм уже не хотелось смеяться.
Откуда нам было знать, Фиц, что эти чучела изготовил племянник человека, в конечном счете ответственного за жизнь и смерть твоего посетителя? Откуда нам было знать, что десять лет спустя я буду сидеть в гамбургской гостиной у сестры Иоганна Умлауфа Теи, потягивая крепкий чай и слушая ее воспоминания о своем дяде Карле Хагенбеке, о его отличном чувстве юмора, о том, как он был добр к своим животным, как любил представления, драмы и приключения.
Только к концу нашего небольшого чаепития произошло кое-что неожиданное. Я поднялась и собралась уходить, а Тея вдруг сказала: «Ты же американка? Гюнтер говорил, да и акцент у тебя американский. Великая страна». Я подтвердила, что я из Америки. «Они бомбили наш Всемирный музей. В тысяча девятьсот сорок третьем году. Уничтожили нашу коллекцию. Разнесли вдребезги. Мой брат Густав вскоре умер. От разбитого сердца. Все эти прекрасные, великолепные объекты, собранные во время путешествий в самые укромные уголки… А затем этот безумец Гитлер превратил всех нас в свои мишени, даже в животных. Я восстанавливала музей после войны со своей племянницей Кристой — она родилась в том же году, когда наш музей и магазин разбомбили, в тысяча девятьсот сорок третьем, никогда не видела отца, как и я не застала в живых своего, странно, да? Ты должна знать ее, Кристу Умлауф, она иммигрировала в Америку, когда мы продали магазин Лору Кегелю. Ты никогда не сталкивалась с Кристой в Нью-Йорке?»
Я пыталась сбежать от этой старушки, поскольку на следующий день нужно было рано вставать и ехать в Нюрнберг, но она не отпускала меня и жестом велела снова присесть.
«А Маргаретта? Если ты не знакома с Кристой, так, может, знаешь Маргаретту? Дочь моей двоюродной сестры Гизелы. Ой, нельзя упоминать ни ее, ни Гизелу после того, что она учудила в Чикаго. Сколько тебе лет?»
Я ответила, что мне двадцать два.
«Ох, тогда ты не могла знать Маргаретту. Она умерла… в Америке, где родилась, как и ты, умерла… не помню, но довольно давно. Я была на их свадьбе в тысяча девятьсот двенадцатом году… ой, про это тоже нельзя говорить».
Я была заинтригована достаточно, чтобы снова сесть. Ты же знаешь, как я люблю слухи, Фиц.
После всех этих злодейств и похищений мне хотелось просто старых добрых сплетен.
«Почему?»
«Это секрет».
«После стольких лет? Если вы расскажете мне о своей Маргаретте, я расскажу о своей. В моей семье тоже есть Маргаретта. Мать моего мужа».
«Сколько ей лет?»
«Она умерла, — сказала я. — Почти два года назад. Думаю, ей было чуть за сорок».
«Значит, она не может быть моей Маргареттой».
«Нет, не может. И что же там с вашей?»
Она пробормотала, что дядя Карл взял с нее слово молчать. Но он умер уже… Она не могла вспомнить, смешалась, потом решила, что это все-таки случилось семьдесят шесть лет назад, добавила что-то про срок давности и что он бы не стал возражать. Я подбодрила ее, мол, если мы не будем говорить за мертвых, кто тогда?
И тут, Фицрой Фостер, старушка поведала мне самую неправдоподобную историю. Эта двоюродная сестра Гизела была любимой дочерью Карла — жизнерадостной, доброжелательной, красивой и умела обращаться с животными, как и все в этой семье.
«Мы, Умлауфы, — объяснила Тея, — лучше разбирались в неодушевленных предметах, в то время как Хагенбекам казалось, что животные — их друзья, но Гизела преуспела в этом лучше всех. С самого детства одно ее присутствие успокаивало зверей, она обуздывала их дикость взглядом и улыбкой».
Поэтому вполне естественно, что отец взял шестнадцатилетнюю Гизелу в Чикаго, где его грандиозный цирковой номер открывал Всемирную Колумбову выставку 1893 года. Шоу Хагенбека произвело фурор: тигры на трехколесных велосипедах, медведи-канатоходцы, рабы мужского и женского пола в триумфальном шествии, загипнотизированные обезьяны, попугаи, говорящие на множестве языков, римские гладиаторы, покоряющие львов. Поищи Стивена Райса, нанятого Хагенбеком для шоу в Чикаго, потому что он обучал бегемотов танцевать под арабскую музыку в цирке Барнума, но, возможно, более важно, что он был племянником британца, также торговца животными, который женился на сестре Хагенбека (что за семья!).
Задержки в строительстве купола цирка к торжественному открытию настолько обеспокоили Хагенбека, что он забыл, что стоило бы присматривать за нахальным Стивеном. Или за своей своенравной дочерью. Однажды она и молодой мистер Райс просто испарились. К тому времени, когда Хагенбек через детективное агентство Пинкертона выследил парочку в Нью-Йорке, Гизела была беременна. И умерла в конце 1893 года при родах, произведя на свет недоношенную девочку Маргаретту.
Карл запретил упоминать имя дочери. Ее словно стерли, она как будто не существовала. Да так успешно стерли, что Тея не знала, что у нее вообще была старшая двоюродная сестра по имени Гизела, пока в 1912 году дядя Карл, подозревая, что ему осталось недолго, не рассказал ей всю мрачную и скандальную историю. Разоблачение случилось из-за письма неизвестной внучки Маргаретты, которая умоляла кого-то из родных присутствовать на ее свадьбе. К письму была приложена великолепная фотография — те же безупречные глаза, сочный рот и водопад волос, которые Плзела перед смертью передала дочке.
По словам Теи, усталое сердце дяди Карла растаяло при виде потерянной любимицы, словно бы воскресшей много лет спустя, — о, волшебство фотографии! — и он предложил Тее поехать на свадьбу. Он считал, что Тея единственная во всем семействе, кому он может доверять и кто никогда не раскроет постыдный секрет. «Потому что его сердце могло растаять, но гордость оставалась безжалостным обломком льда. Он знал, что мне не терпится сбежать
