По краю мечты - Ольга Викторовна Иванчикова
Эбби накрыла истерика, она слабо отвечала на его ласки, жадно ловя его влюблённый взгляд. Но тут он неожиданно отстранился, обхватил её лицо руками, и с отчаянием прошептал:
– Я знаю, что уже просил тебя. Но сейчас, глядя мне в глаза, пообещай мне снова, что с вами всё будет хорошо.
Эбби смотрела на него широко распахнутыми глазами и не в силах произнести ни слова, нежно провела рукой по его щеке и потеряла сознание, обмякнув в его руках. Двейну показалось, что сердце его сейчас остановится. Он попытался встать на ноги, чтобы поднять её на руки, но сил на это у него уже не было. Ненавидя себя за беспомощность и немощь, он громко позвал доктора.
Мистер Харрис быстро вошёл в камеру и опустившись на одно колено, приложил пальцы к её запястью. Двейн со страхом и надеждой смотрел на него.
– Обморок. Обычный обморок. В её положении это обычное дело. Да выдохни ты уже, сам белый как стена.
– Заберите её пожалуйста, сейчас. Иначе я сам не смогу её отпустить. Спасибо за всё. Прощайте и прошу Вас, не бросайте их, – Вей посмотрел в глаза доктору.
Доктор Харрис молча кивнул. Двейн нагнулся и быстро прижался к её губам, замер на мгновение, закрыв глаза, а потом осторожно передал Эбби на руки доктору и резко сказал:
– Прощайте. Уходите. Прошу Вас, – и опустил глаза в пол, просто окаменев.
Мистер Харрис понял, что это был его последний отчаянный жест, которым он отрывал её от своего сердца, прощаясь навсегда, почувствовал, что силы парня на пределе, поэтому быстро подхватил лёгкую как пушинка девушку на руки, и пошёл с ней к выходу.
Двейн с трудом поднялся на ноги, шатаясь, как пьяный, прошёл к стене, упёрся в неё пылающим лбом, а потом с силой ударил кулаком и закричал. Крик отнял последние силы. Он ещё раз ударил кулаком, разбивая руку в кровь, а потом без сил сполз по стене на колени и зарыдал, хороня сейчас свою жизнь, свою любовь, все свои мечты и надежды. Дальше он будет просто выживать… как всегда… без цели, без веры, без надежды…
***
Эбби пришла в себя в экипаже. И когда она поняла, где и с кем находится, то глядя на мистера Харриса горящими глазами, с жаром зашептала:
– Мистер Харрис, ну может можно что-то сделать? Наследство, его наследство. Давайте отдадим его, возместим. Также не может быть. Ну я Вас умоляю, может можно что-то придумать. Он же не выживет там… не выживет…
– Успокойся, Эбби, если ты не хочешь потерять ребёнка, то успокойся.
Девушка мгновенно осеклась, и сжавшись всем телом, отвернулась к окну. Плечи её по-прежнему вздрагивали, но рыдания прекратились.
– Эбби, детка послушай, – доктор положил руку ей на плечо, – деньги – это только половина того, что могло бы спасти Двейна.
Эбби резко развернулась, мгновенно превратившись в слух.
– У меня есть сбережения, да и этот экипаж один из лучших в округе и он с лёгкостью перекроет стоимость этих проклятых часов. Но, – он тяжело вздохнул, – правом помилования в нашем «благословенном» городе наделён только губернатор.
В глазах Эбби мгновенно вспыхнула надежда. Уловив это, доктор быстро добавил:
– Но за десять лет его губернаторства он помиловал всего двух человек – «столетнего» старика и смертельно больную воровку, и то только потому, что почти сразу после этого они отошли в мир иной.
– Но, если ему рассказать, всё объяснить, – выдохнула девушка.
– Ну ты же лучше меня знаешь. Даже если каким-то чудом удастся попасть к нему на приём, мы сделаем этим только хуже. О принципиальности и беспощадности нашего губернатора ходят легенды.
– Значит, всё кончено? – бледная девушка устало закрыла глаза и еле слышно прошептала, – Я даже дышать без него не могу. Я не имела права появляться в его жизни.
Доктор Харрис обнял девушку за плечи и молча смотрел в окно.
Спустя время доктор также молча смотрел в окно своего кабинета. За последние три дня он вымотался и устал. Его уже отвыкшее от эмоциональных потрясений сердце с трудом справлялось с их водоворотом, так неожиданно захватившим все его мысли и чувства. В памяти вдруг всплыла картина его перепалки с начальником тюрьмы. Кто бы мог подумать? Злость захлестнула его сегодня с головой. «Джастин Харрис, да ты ещё оказывается способен что-то чувствовать и ты всё еще помнишь, как это «жить», а не существовать, изо дня в день выполняя, что должно?» – он саркастично усмехнулся, сделав очередной обжигающий глоток из стакана. Его сердце вновь вспомнило, как это сгорать от жалости и бессилия, не в силах ничего изменить. Двадцать лет оно ничего не чувствовало, запретив мозгу вспоминать, а душе болеть, а сейчас… Сколько за эти годы он видел горя, болезней, смертей. Почему эти дети? Почему именно они заставили его душу и сердце снова гореть? А может, он просто устал от бессмысленности своего существования, от того, что с одинаковым безразличием он вытаскивал с того света безнадёжных больных и убивал ещё не рождённых детей? Или это старость, и его сердце пропустило укол, заставив впустить в него этих брошенных несчастных детей? Он не знал. Но вот в чём он был уверен наверняка, это то, что жить, как раньше, равнодушно отойдя в сторону, у него уже не получится. Сейчас он отчётливо чувствовал на своей шее холодную хватку отчаяния, беспомощности и безысходности. Однажды, казалось в прошлой жизни, он уже пережил всё это. Но тогда, выхода не было, он не мог бороться с самой смертью, проиграв тогда и отдав ей самое дорогое, что у него было – любимого человека. Но сейчас шанс был, да призрачный, да иллюзорный, но всё-таки был. Но имеет ли он право воспользоваться им? Доктор устало потёр виски. «Одно я знаю точно, Эбби ничего не должна знать».
В дверь тихо постучали, а потом попросили разрешения войти.
– Мистер Харрис, всё готово. Можете освежиться и отдохнуть.
– Что Адлард, тяжело тебе пришлось?
Слуга пожал плечами и спокойно ответил:
– Что сложного в том, чтобы отвечать полусотне визитёров, что Вас нет дома и я не знаю, когда Вы вернётесь?
Доктор еле заметно улыбнулся. Они жили с Адлардом плечом к плечу уже больше десяти лет, и в их жизни случалось всякое. Адлард был для него уже и не слугой вовсе, а скорее верным товарищем и другом. И мистер Харрис точно знал какую «оборону» пришлось держать
