Сергей Каледин - Записки гробокопателя
Генералы полдня охмуряли главного редактора. Ссылались они не только на свое ведомство, главной препоной они назвали "верха" - союзного идеолога Вадима Медведева, только через труп которого "Стройбат" может выбраться к читателю.
Еще не развеялся генеральский дух, в гости пожаловал начальник управления художественной литературы Главлита Солодин.
Я, естественно, на беседу приглашен не был и решил сам наведаться к Солодину в Главное управление по охране государственных тайн в печати при Совмине СССР.
Солодин был на месте, велел впустить.
Я поставил на стул возле его стола портфель, вынул из него разжиревшую за полгода хлопот папку с подновленной надписью "Склока". Папка была в три пальца толщиной. Полтора пальца было нажито естественным путем, а нижние полтора незадействованная чистая бумага. Для солидности. Портфель я оставил раскрытым и в его нутре щелкнул зажигалкой.
Солодин заерзал, нахмурился, потянулся к темному нутру портфеля.
- Что вы так забеспокоились, Владимир Алексеевич, там магнитофона нет, одни бумажонки... - трепался я, обкладывая цензора документацией.
Солодин закурил.
- А знаете, как вас называют на Западе?.. Певцом советского дна.
- Поди-ка!.. И все-то вы знаете!
- Всё-ё мы про вас знаем, - загадочно улыбнулся Солодин. - Как-нибудь со временем я покажу вам много интересного. Жена-то - редактор небось?
- Старший. По прозе. Мы и поженились с умыслом: я пишу, она издает в "Советском писателе". Семейный подряд. Там директор был очень хороший дяденька, Еременко звали, он как узнал, что мы поженились, книжку мою из плана выгнал. Такой бдительный. Сейчас-то, слава Богу, все ничего. Вот скоро "Стройбат" выйдет - пивка прикупим, креветочек...
- Не прикупите, Сергей Евгеньевич. Не выйдет "Стройбат". Вещь-то мерзопакостная. Вы же ненавидите и страну нашу, и армию...
Солодин говорил тихим вкрадчивым голосом.
- Значит, не нравится вам мое творчество, Владимир Алексеевич. Печально. Вкус у вас плохой. А вот супругам Горбачевым, не сочтите за похвальбу, по душе...
Солодин поперхнулся дымом.
- Они читали? - незаинтересованно спросил он.
- Ну уж Раиса-то Максимовна точно читала, она же профессор, она быстро читает, хоп - и готово. Да и Михаил Сергеевич тоже, думаю, зачел. Повестушка-то с гулькин, извиняюсь, хрен. Зато с адюльтером. Наркотой. Дракой. Драка, кстати, по документам проходит. Документы тоже у Горбачева.
По сюжету надо было спешить. Я засуетился.
- Куда же вы, Сергей Евгеньевич? - сказал Солодин. - Посидим, потолкуем.
- Перестройка, ёж твою медь! - Заорал я опять-таки по своему сценарию. Альтернатива!.. Всего хорошего! Бегу!.. Горбачеву обещал позвонить. Раисе Максимовне...
Через два дня цезура позвонила в журнал и сообщила, что получено разрешение на публикацию "Стройбата".
А Горбачеву я повесть передал. Читал он или нет, не знаю, врать не буду.
...Эмблема наша - кирка с лопатой:
Дороги строим сами.
Солдат не только
человек с автоматом,
Надо - рабочим станет!
К.Карамычев
(из "Боевого листка" 4-й роты)
1
- Бабай!.. Кил мында!..
Бабай дернул башкой, оторвал ее, заспанную, от тумбочки, вскочил, чуть не сбив со стены огнетушитель, и ломанулся не в ту сторону.
- Баба-ай!.. - Голос Женька Богданова догнал его в чужой половине казармы.
Дневальный пробуксовал на месте, сменил направление и помчался обратно.
- Опаздываешь, - недовольно пробурчал командир второго отделения, забираясь к нему на спину, - поехали!
Бабай привычным маршрутом вез Женьку на оправку. Если бы у Женьки под рукой были сапоги, Бабай спал бы себе и дальше. Но дембельские хромачи Богданова были намертво придавлены к полу вставленными в голенища ножками койки, а на койке спит Коля Бело-шицкий, и будить его Женька не хотел. А чужими сапогами он брезгует.
- Тпру-у! - Женька затормозил Бабая у тумбочки дневального, перегнулся, как басмач с коня, прихватил с табуретки бушлат, накинул на плечи и выехал на Бабае в холодную мартовскую восточносибирскую ночь.
У освещенных ворот КПП стоял "газик". Значит, подполковник Быков уже в расположении части, значит, скоро шесть, подъем и ночному отдыху конец.
Так и есть, Быков топтался у штабного барака, сбивая следы мочи с прилегающего к штабу сугроба.
Женька резво соскочил с Бабая.
Бабай побежал обратно в роту, а Женька, обжигаясь босыми ногами о шершавую подмороженную бетонку, свернул за казарму. Возле развороченного туалета в ослепительном свете пятисотваттной лампы колупался с лопатой в руках его приятель Константин Карамычев. Костя нагружал тачку отдолбленным дерьмом.
- Но пасаран! - Женька вскинул кулак к плечу. - Бог помощь!
- Ножкам не холодно? - отозвался Костя.
- Самое то. - Женька пританцовывал на снегу татуированными возле пальцев ступнями: на правой - "они устали", на левой - "им надо отдохнуть". - Когда Танюшку навестим? - поинтересовался он, заканчивая оправку. - Года идут, а юность вянет.
- Обстучишься. У тебя Люсенька есть.
- Люсенька?! - возмутился Женька. - Люсенька - боевая подруга. А Танюшка барышня... И завязывай ты наконец с дерьмом! - Женька брезгливо поморщился. Где эти-то? Фиша-а! Нуцо!.. Ком цу мир!
Женька завертел красивой головой, похожей на голову артиста Тихонова. Только у Тихонова шея нормальная, а у Женьки кривая - скривили, когда щипцами тащили его из пятнадцатилетней матери. За шею и в стройбат попал.
Из ямы за спиной Кости показались две взлохмаченные головы, обе черные. Одна - красивая, но грустная - принадлежала закарпатскому еврею Фишелю Ицковичу, глаза подслеповатые, - оттого и стройбат, а вторая, с золотыми зубами, - цыгану Нуцо Владу. Золотые зубы изготовлены были из бронзовой детали водомера ротным умельцем Колей Белошицким. Сходство бронзы с золотом спасло Нуцо от гнева родителей, приехавших по каким-то своим цыганским делам в Восточную Сибирь и заглянувших в армию к сыну: мамаша в настоящих золотых зубах, бусах и разноцветных юбках, отец - толстый коротенький, в черном костюме и шляпе. Деньги, которые они прислали сыну на золотые зубы, якобы запросто вставляемые в Городе, сын пропил сразу, и если б не Коля Белошицкий...
- Чего? - весело дернул башкой Нуцо. У него на все случаи было только одно выражение лица - бесшабашное, ни к какому другому выражению физиономия его не была приспособлена. - Чего орешь?
Фиша смотрел на Женьку строго и недовольно: зачем отрывает от работы?
- Проверка слуха! - Женька зевнул во всю пасть, как лев, и побежал к роте, оборачиваясь на ходу: - Готовь Танюшку, Констанц! Я сегодня кровь пойду сдавать, бабки будут! Фирма веников не вяжет, фирма делает гробы!..
- Гроба, - пробурчал Костя, принимаясь за прерванную работу. - В час к общаге подъезжай!
Он поправил ударение в "гробах" на уральский лад, потому как с Женькой Богдановым, Богданом, познакомился в прошлом году в эшелоне - их, погань, вывозили из стройбатов Уральского округа.
Потом, уже по приезде в Город, оказалось, что от скверны освобождался не только Урал, по многим стройбатам страны прокатилась очистительная волна.
Везли их исправляться в Забайкалье, куда-то на границу с Китаем или Монголией. По слухам, житье там было будь здоров: летом плюс пятьдесят, зимой минус пятьдесят, питьевая вода по норме, песок в морду и радиация все половое атрофирует. Это - слухи, а что шоферня стройбатовская там по пятьсот-шестьсот рэ в месяц заколачивает - факт. А полтыщи казна за так платить не будет.
Короче, ехали в ад, а попали в рай. В Город, в Четвертый поселок. От центра Города до ворот КПП двадцать минут ленивой дребезжащей трамвайной езды. Вот ворота, а справа, метров двести, - танцверанда; вот ворота, а слева, метров двадцать, - магазин. А в магазине - рассыпуха молдавская, семнадцать градусов, два двадцать литр. С десяти утра. Малинник! Дай Бог здоровья отцам командирам, тормознувшим их по какой-то неведомой оплошке здесь, а не за Читой.
Воинская служба рядового Константина Карамычева заканчивалась. Последние восемь месяцев Костя пахал на хлебокомбинате грузчиком. Ясное дело, не просыхал: маслица сливочного заныкать, сахарной пудры - бабам в поселке почему-то очень нужна, - изюмчика килограмм-другой, и пожалуйста: ханка в любом количестве, жри - не хочу.
Но месяц назад Костя, вконец оборзев, понес куда не надо лоток кренделей глазированных, а так как у Кости со зрением напряженка да и загазованный уже был, прямо на стражу и нарвался. Стража сообщила в часть.
Командир роты капитан Дощинин предложил Косте на выбор: или он дело заводит, или Костя срочно, до активного потепления, чистит все четыре отрядных сортира. Капитан Дощинин объяснил все это прямо, по-мужски, не случайно он был похож на артиста Жженова (у Кости с детства была привычка искать у всех сходство с артистами кино). Только Георгий Жженов при Сталине, по слухам, сам сидел, а капитан Дощинин, на него очень похожий, сажал других. Тем более сейчас, когда их военно-строительный отряд в результате вышестоящего недомыслия стал официальной перевалочной базой в дисбат или лагерь. Костя впал в тоску: ладно был бы салабон, по первому году, не грех и в дерьме поковыряться, но ведь дед, дембель на носу, да и товарищи по оружию что скажут? "За падло" скажут, ничего другого не скажут.
