Г Владимов - Три минуты молчания
- Скажи мне, ведь ты мог бы в торговый перейти? Если ты так любишь плавать. Там же все-таки лучше. Рейсы - короткие, заходы в иностранные порты. Увидел бы весь мир.
- Шмоток бы понавез...
- И это неплохо. Но главное - мир повидать.
- Да я ходил с ними в один рейс, до Рейкьявика. С боцманом поругался. Больше они меня не взяли.
- Из-за чего же вы поругались?
- Не помню. Характерами не сошлись. Взглядами на жизнь.
- Но ты же мог на другое судно попроситься. Где боцман получше характером.
- Он-то получше, да штурман какой-нибудь похуже. Или еще кто-нибудь.
- А нельзя с ними как-нибудь ладить? Просто не замечать и все. Ну, вот этот боцман, что вы поругались, - какое тебе дело до его взглядов?
- Да мне-то чихать. Он сам ко мне прилип. "Будешь, говорит, мне докладывать про настроения экипажа". Тоже, нашел докладчика! Почему - я?
- В каком смысле - докладывать?
- Ну, может, кто золото вывез, обратно - валюту повезет. Или какие-нибудь товары запрещенные. Или - книжки. А то - вообще за границей решил остаться.
- Вон что! И как ты ему ответил?
- Плюнул, да и пошел от его бесстыжей морды.
- Но можно же было и по-другому: "Настроение экипажа прекрасное, ничего подозрительного не замечаю".
- Ну... это я как-то не догадался.
Она улыбнулась, посмотрела искоса.
- Нужно сдерживать свои чувства.
- Вот и учусь. Зато здесь я лаяться могу, сколько душе угодно. Никто меня отсюда не,погонит.
Она спросила, отведя пряди от щеки:
- Лучше всего - в самом низу общественной лестницы?
Не понял я, что это за лестница. И почему я - в самом низу. Пожал плечами.
Она сказала, задумавшись:
- Наверное, в этом есть своя прелесть. В сущности говоря, живешь стерильной жизнью, чисто и бесхлопотно. Даже позавидовать можно... Но я, кажется, поняла теперь, кто ты. Знаешь, ты - Ихтиандр*, Жить можешь только в море, а на берегу - задохнешься.
* Герой романа А. Беляева (также и одноименного фильма) "Человек-амфибия".
Опять я ее не понял.
Галя объявила:
- Ну хватит. Мне уже надоело, мы все крутим и крутим. Покажите нам еще что-нибудь.
- Мы крутим только пять минут. А вот он, - "маркони" на меня показал, по два часа его крутит на вахте, как штык. И не надоедает.
Галя на меня посмотрела с уважением.
- Ему тоже надоедает, - сказала Лиля, - только он у нас такой мужественный, никогда не жалуется.
- Кто, Сеня? Мой лучший друг!
- А вон там чего? - спросила Галя. Показала на дверь в радиорубку.
- Мое хозяйство, дом родной.
Галя потребовала:
- Хочу посмотреть на твой дом..
"Маркони" быстренько свою койку застелил. Простыни у него были серые, наволочка тоже не крахмал. Галя отвернулась, потрогала пальчиком магнитофон, передатчик.
- Можем завести музыку. Желаете?
- Твист? Ой, здорово!
Он кинулся заправлять бобину и тут же ленту порвал. Пальцы его что-то не слушались.
- Не надо, - сказала Лиля, - Мы же тут мимоходом..
"Маркони" все заправлял ленту и рвал.
- А это что? - Галя уже на часы показывала, над передатчиком.
- Это? Обыкновенные судовые часы.
- А вот это что за полосочки?
- Какие полосочки?
- Вот эти, красненькие.
- Не полосочки, а сектора. По три минуты. В это время "508" прослушивается. Все радисты слушают море.
- И музыку?
- Ни Боже мой! Никакой музыки. Исключительно сигналы бедствия.
- Ну, мать, - сказала Лиля, - ты у меня совсем оскандалишься. Надо знать святые морские законы. Вот сейчас как раз без шестнадцати, где-то, наверное, пищат. Кто-то терпит бедствие.
- Да-а? - сказала Галя. - А почему же мы не слышим?
- У базы стоим, - объяснил "маркони". - Ихний радист слушает. А у нас и антенна сейчас снята.
Прилипли они к этим часам крепко. "Маркони" мне подмигнул - чтоб я с ним вышел. Затворил дверь.
- Ключик не требуется?
- Какой ключик?
- От каюты, какой. Я сейчас с Галкой на базу поднимусь, у ней там отдельная. Старпом не сунется, я скажу.
- Иди ты!..
Я открыл дверь. Обе стояли в радиорубке как неприкаянные. Слышать они, конечно, не могли, качало, и кранец бился о борт, но Лиля на меня посмотрела и усмехнулась.
- О чем это вы там? - спросила Галя.
- О том, что нам пора уже, загостились.
"Маркони" их выпустил и - за спиной у них - помахал ладошкой около уха.
- Главное, мать, - сказала Лиля, - не загоститься, уйти вовремя.
С базы что-то кричали нам. Старпом выскочил из штурманской, опустил стекло.
- Восемьсот пятнадцатый! - кричали. - Готовьтесь отдать концы!
Мы сошли с "голубятника". Бичи уже успели уйти. Палуба снова была серая, по ней ходили брызги от кормовой волны. База, наверно, поворачивалась на якорях, чтоб лагом не стоять к зыби, и мы поворачивались вместе с нею.
- Шалай! - крикнул старпом. - Зови там швартовных, трансляцию не слышат, черти.
- Зови негров, Шалай, - сказала Лиля.
Я пошел звать. Они там, и правда, заспались, долго не отвечали. Потом кто-то вякнул из темноты:
- Выходим, не ори.
Когда я вернулся, сетку еще не спустили, и лица у обеих были тревожные - спустят ли ее вообще, не пришлось бы на траулере задержаться. Я их успокоил - пока их не подымем, концов не отдадим.
- Раз Сеня говорит, - сказала Лиля, - значит, так и будет. У него слова с делом не расходятся.
Я смолчал. Сетка уже пошла. "Маркони" поймал ее и отвел от трюма.
- Ой, я боюсь, - сказала Галя. Она улыбалась, но как-то бледно.
- Мать, - сказала Лиля, - спускаться же страшнее. Ты смотри вверх.
Но рука у нее у самой подрагивала, когда она мне пожала локоть, - слава Богу, молча.
" Маркони " тоже с ними вцепился.
- Ты-то куда? - я стал его отрывать. Совсем он сомлел и еще геройствовал перед девками, держался одной рукой.
- Аппаратура, Сеня. Чес-слово, у меня там аппаратура, не веришь?
- Восемьсот пятнадцатый! - в "матюгальник" сказали с приложением. - Что у вас там с сеткой?
Я его отпустил, "маркони". Черт с ним, никто еще из моряков не сваливался. Девки бы не свалились. Сетка раскачивалась сильно, я боялся грохнется об базу. Но обошлось, ухман ее попридержал на середине, а потом разом вздернул над бортом. Лиля еще выглянула, чуть бледная, махнула мне и исчезла. Ухман их там отогнал.
Волна ударила нам в корму, и пароход пронесло вперед, кранец заскрежетал между бортами.
- Восемьсот пятнадцатый! - крикнули с базы. - Срочно отдавайте концы!
Старпом высунулся из рубки.
- У нас еще люди на базе!
- Отходите, вам сказано!..
Он куда-то метнулся от окна, я подумал - трансляцию врубить. Но вдруг взбурлил винт, и нас медленно потащило назад, а бортом навалило на базу. Мостик ударился об ее верхний кранец - покрышку от грузовика - и зазвенел.
- Куда? - с базы орали. - Куда отрабатываете? Глаза у вас на затылке?
Старпом опять появился в окне.
- Отдать кормовой! - чуть не взвизгнул.
И тут нас качнуло с кормы. Корма задралась, потом пошла вниз - поначалу медленно и все быстрее, быстрее и опустилась с ударом.
Я не устоял на ногах. А когда поднимался, услышал с базы:
- ...вашу мать, отходите немедленно! Мало вам этого?
И увидел старпома - он ко мне бежал, белый, с трясущимися губами. Я не понял, когда он успел выскочить из рубки. И зачем выскочил.
- Хватай топор! - он мне кричал. - Руби кормовой!
Я кинулся к дрифтерному ящику, потом - с топором - в корму. Конец натянулся и не звенел уже, а пел. Но рубить его не пришлось, он вдруг ослаб, и я успел сбросить несколько шлагов. А когда он опять стал натягиваться, корма уже отвалила. Я подождал, когда он снова послабеет, скинул последние шлаги, и конец выхлестнуло из клюза.
Борт плавбазы отодвигался, на ржавых цепях высоко подпрыгивали кранцы толстенные черные сарделины. И тут я увидел нос того траулера, который стоял за нами и тоже теперь отходил. Фальшборт на нем смялся, оборванный штаг болтался в воздухе, а вся носовая обшивка погнулась внутрь. Я сразу и не заметил всего, занят был концом, а теперь только и понял, как все вышло, когда этот олух отработал назад. Корма у нас поднялась на волне, а его нос опустился, а потом они пошли навстречу... Чистый "поцелуй". Но что же там с нашей-то задницей? Я перегнулся через планширь - огромная вмятина, с трещиной, возле руля. Но сам-то руль не заклинило, он работал, я слышал, как гремят штурцепи.
База уже едва виднелась за сетью дождя. Когда он пошел, я тоже не заметил. Все скрылось в сизой пелене. Только донеслось, как сквозь вату:
- Восемьсот пятнадцатый, идите в Фугле-фиорд!..
Я пошел на палубу. Волна катилась по ней и шипела, а трюма были открыты настежь, и только один кто-то, в рокане, возился с лючинами. Я ему стал помогать.
- Ты где шлялся? - повернул ко мне мокрое лицо. С рыжих усов капало. Бондарь.
- Не шлялся. Кормовой отдавал.
- Хорошо ты его отдавал! Вовремя.
- Отдал, когда приказали. И не ори, сволочь.
- Удрали, никому дела нет, что потонем.
- Не тонем еще, успокойся.
Мы уложили все лючины, стали накрывать брезентом.
