Борис Васильев - Иванов катер. Капля за каплей. Не стреляйте белых лебедей. Летят мои кони…
- Нет. Я тут. Курил я.
- Ну, сверни мне. Зина, купи там. Сама знаешь.
Зина берет мешок и молча направляется в лавку. А поравнявшись со мной, вдруг как-то странно, боком валится и крепко прижимает мою голову к груди:
- Они шутят так. Шутят.
И уходит. Я сворачиваю цигарку. А когда подношу спичку, отчетливо вижу укус на шее Елены Алексеевны. Зубы вижу.
- Вот ты и стал взрослым, - вдруг не глядя говорит она. - Чудовищно.
Я молчу. У нее такой тон, что перехватывает горло.
- Из нас выдавливают Россию. Ту Россию, о которой я рассказывала тебе. Россия писала стихи. Прекрасные, удивительные стихи. А ее швырнули в грязь и топчут сапогами. Выдавливают ее из нас. Капля за каплей.
Капля за каплей. Я теряю каплю за каплей. Я чувствую эти капли, они стекают по моему телу…
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Никак не вспомню обратной дороги. Кругом, далеко обходя страшный лес. Кажется, все молчали. Или Елена Алексеевна говорила что-то…
Дома меня ждут сапоги. Настоящие яловые, которым нет сноса. Ярко начищенные. Они выстроились очень торжественно, голенище к голенищу перед скамейкой у входа в барак.
На скамейке сидят Семен Иванович и Хавка, принаряженная, почти неузнаваемая Тайка стоит рядом.
- Вот. Это тебе.
У меня никогда не было сапог, и я знаю им цену. То, что сейчас у меня на ногах, - опорки, подвязанные проволокой. Их не берется чинить даже Семен Иванович.
- Мне?…
Я не могу поверить. Очень хочу и не могу: это же все Тайкины сбережения. А может, и не только ее, кто их, женщин, поймет? И я хочу верить и не смею.
- Да что ты… Да это же…
- Целуй, - вдруг резко прерывает меня Зина. - Целуй ее, слышишь?
Никогда никто не слыхал от нее такого тона. И я послушно шагаю к Тайке прямо с мешком: Елена Алексеевна еле успевает отобрать его.
И Тайка шагает навстречу. И мы сталкиваемся над сапогами. Тайка обнимает меня и целует, целует… Впервые в жизни меня целует женщина. Не мама.
- Какая же ты умница, - тихо говорит Елена Алексеевна. - Какая же ты умница, девочка моя.
Тайка опускает руки и точно отпрыгивает от меня. По лицу ее текут слезы, но она их не вытирает. Она начинает краснеть, заливаясь пламенем.
- Вот и у нас солнышко выглянуло, - говорит Хавка. - Господи, спасибо тебе. Хоть на чужое счастье полюбуемся.
Тайка вдруг срывается и вихрем мчится в лес, изреженный нашими пилами. А я стою над сапогами и тоже, кажется, начинаю краснеть.
- Беги, чего ждешь? - командует Хавка. - Беги за ней, дурень!
И я бегу. Все молча смотрят вслед. Только Семен Иванович, громко крякнув, с силой всаживает топор, который точил, в бревно.
Тайка сидит на поваленной сосне, закрыв лицо руками. В своем единственном выходном наряде.
- Тайка.
Молчит. Только судорожно вздрагивают плечи. Я топчусь, все не решаясь сесть рядом.
- Смола. - Слова застревают в горле, меня всего колотит. - Платьице замараешь.
Сам не знаю, почему говорю "платьице". У нас нет в обращении уменьшительных или ласковых слов. Но говорю я именно так, и Тайка отвечает, как девчонка. Будто младше меня:
- Ну и пусть.
Я улыбаюсь и сажусь рядом. Возрастной барьер вдруг рухнул, сейчас я старше Тайки, я должен ее утешать. И я неуклюже обнимаю ее деревянной, негнущейся рукой.
- Тайка…
Я хочу сказать еще хоть что-то, но все слова заблудились, и я не знаю, где их искать. А Тайка, вдруг извернувшись, падает лицом мне в колени, так и не оторвав ладоней от лица.
- Мне нельзя тебя любить, никак нельзя, я понимаю, но что же мне делать? Я старше тебя, я воровка, я в тюрьме сидела, я с четырнадцати воровской марухой была, но не могу я, не могу, ее могу! Я ведь не любила еще, я даже не знала, что это такое, я смеялась, когда о любви говорила. Но что мне теперь делать, что делать, что делать?…
Ее теплые слезы, просачиваясь сквозь пальцы, текут по моим ногам. Теплые, как кровь. Капля за каплей.
- Тайка, солнышко мое, Тайка. Я люблю тебя и всегда буду любить. Мы будем вместе, всегда вместе. Будем вместе пилить…
- Глупый!…
Сколько нежности и восторга в этом слове! Тайка поднимает зареванное счастливое лицо, хватает меня за щеки мокрыми ладонями, целует в лоб, в нос, в губы - куда придется.
- Мы будем вместе, обязательно будем. Только не будем целоваться, не будем спешить, прошу тебя. Я хочу любить, понимаешь? Хочу пожить, как… как невеста. Я никогда не оттолкну тебя, я все позволю, только ты тоже позволь. Позволь мне побыть твоей невестой. Хоть недельку, хоть…
Она говорит лихорадочно, путано, длинно, но я все понимаю. Я внезапно переполняюсь сознанием необычайной силы и гордости. И еще - долга. Я все понял, все, и я обязан сберечь ее мечту. Её игру в невесту. Ничего, я потерплю.
И встаю первым, хотя она еще целует меня. И для меня оторваться от нее - подвиг.
- Пойдем. Вытри слезы, Тайка.
Улыбаясь, Тайка послушно вытирает слезы. Я беру ее за руку и веду к вечернему костру.
Вокруг него - все наши. Закипает чайник. Мы останавливаемся перед костром, и я громко объявляю:
- Мы - жених и невеста.
Сначала все молчат, и мне кажется, что молчат они слишком долго. Потом Елена Алексеевна встает, подходит к нам и торжественно целует сначала Тайку, потом - меня. Следом нас целует Хавка, за нею - Зина.
- Эх, по стакашку бы сейчас!… - улыбается Хавка.
Только Семен Иванович продолжает сидеть, как сидел. А потом ворчит непримиримо:
- Жених и невеста. Тили-тили-тесто.
Но на него никто не обращает внимания. Мы с Тайкой - рядышком - подсаживаемся к костру. И начинаем как-то уж очень торжественно пить чай. Даже чокаемся кружками. И все радостно и легко улыбаются, а Хавка громко смеется и пытается шутить.
Никогда такого не бывало за этим костром. Никогда. И спать мы укладываемся, как всегда. Мне кажется, что Тайка успела пошептаться с Еленой Алексеевной перед тем, как занять свое привычное место: с другого края нашей общей лежанки. И я понимаю, как она счастлива: ведь она и мечтать не смела, что когда-нибудь с ней случится такое.
Заснуть не успеваю. Толкает Семен Иванович:
- Выйди-ка. Перекурим.
Обычно перед сном мы курим на скамейке у входа, но сегодня Семен Иванович прямиком топает к залитому водой костру. Подальше от барака и острых женских ушей.
Значит, разговор. Я волнуюсь, хотя понимаю, что его все равно не избежать.
Садимся. Свертываем цигарки, закуриваем. И молчим.
- Ты это вот. Из головы, выбрось, - угрюмо говорит Семен Иванович, не гладя на меня.
- Что выбросить?
Знаю, что, знаю, о чем, знаю, зачем. Все я знаю, но пусть объяснит, пусть хотя бы попытается: у него все равно нет козырей. Самый главный козырь у меня: наша любовь и общая поддержка женщин. Оплеванных и униженных, о чем никто не акает, кроме троих, ходивших сегодня через лес.
Хотя, наверное, знают: укус на шее Елены Алексеевны не объяснишь. Но все молчат. Мы бережем друг друга, это мне открылось именно сегодня.
- Невеста? Шлюха она, всем известно, вот. Невеста ему! Мальчишка ты еще. А она с ворюгами путалась, сама воровала. Вот. Кто ее из тюрьмы вытащил? Я вытащил. Спроси, коли не веришь.
- Я вам верю. Только она не виновата, что у нее такая жизнь. Она ее не выбирала.
- Так о том и толкую! - вдруг кричит он. - Ты выбираешь. Ты! Вот и выбирай, что в масть. Ежели, конечно, так желаешь, чтоб под кустом валяться, тогда конечно. Тогда валяй, тело требует.
- Я люблю ее. Люблю, вам понятно? И никто мне больше не нужен.
- Это в лесу-то? - ухмыляется Семен Иванович. - Тут-то, конечно, она получше Хавки будет. Да не век тебе в лесу торчать, дни остались. Дни, Ванюшка! Говорил я с начальником, вот. Говорил, и бумага будет, будет бумага, что ты мне сын. В город переедешь, работать начнешь, в люди выйдешь. А этим тут все равно хана. Из такого леса не выпустят.
- Хана? Почему хана?
- Ну, как тебе сказать. Лес будут валить. На другом участке. Могилы тут…
Он вдруг замолкает. Он даже испугался, такое у меня чувство. Очень чего-то испугался.
- Какие могилы?
- Какие, какие. Никаких нет. Это я так сказал, что, мол, в лесу, как в могиле. И потому тебе не о девке думать надо, а как отсюдова вылезти. Как к людям выйти.
- Тайка - не девка. Тайка - моя невеста, Семен Иванович. И никогда этого слова не говорите. Никогда. А то мы уйдем.
- Куда? Кто вас выпустит, кто?
- Сами уйдем. И не спросимся.
- Да она, она… - он суетится, подыскивая новый аргумент. - Да она старше тебя. Старше!
- На два года?
- Да я сам ее, куда надо, направлю! - кричит Семен Иванович. - Сам! Лично сам и направлю!
