Десять поколений - Белла Арфуди
– Просто невероятно, – прошептал дядя Мсто. Он опасался говорить в полный голос в мечети, хотя она и была полна галдящих туристов. – Они оставили христианские фрески, хотя и превратили собор в мечеть.
– Думаю, тут все охраняется ЮНЕСКО, и вряд ли они смогли бы просто все закрасить.
– Это сейчас, – начал спорить дядя Мсто. – Но когда они превратили это место в мечеть, то могли сделать все, что им вздумается. Даже загрунтовать Марию с Иисусом.
Они прошли чуть ближе к одной из колонн, на которой был прикреплен щит с арабскими буквами. Над их головами покачивались замысловатые люстры на длинных цепях.
– Тогда не понимаю, как так вышло, что они не уничтожили их. Ислам ведь запрещает любое изображение человека.
– Возможно, дело в том, что это Мария с младенцем. В исламе они тоже упоминаются, хоть и под другими именами. Иса – один из их пророков.
– В том-то и дело. Разве можно изображать пророка?
– Я, конечно, не знаток их порядков, но слышал, что это запрещено. Харам.
– Может, их правители были мудрее наших и понимали, что такое великое искусство? – спросил Ари.
Дядя Мсто недоверчиво фыркнул.
– Вот уж не думаю. Правители во все времена жестокие и безумные. Причина в чем-то другом. Надо было все же нанять гида.
Ари продолжал оглядываться вокруг. Ему нравилось, что колонны такие темные, руки так и тянулись их потрогать. Сдерживая свои порывы, Ари размышлял над тем, как это восхитительно, когда в одном месте так диковинно переплетаются религии. Правда, верующие мусульмане и христиане такое могут считать чем-то вопиющим, предположил Ари. Но именно эта смесь казалась ему наиболее приближенной к тому, что чувствовал он сам, когда речь заходила о вере. Бывший собор стал первым местом на земле, где Ари поймал себя на мысли, что ему было бы интересно погрузиться в религию чуть глубже. В конце концов, если люди постоянно с ней носятся, значит, в религии может быть какое-то рациональное зерно. Не факт, что он его найдет, но можно хотя бы попытаться.
– Мне здесь нравится, – сказал он дяде.
– Даже плевать на людей вокруг. Они вообще не раздражают.
– Меня тоже. Здесь чувствуется что-то важное, но не могу уловить, что именно.
– Столько ехал с прахом отца, пытаясь вернуться к корням, чтобы прийти к исламу? – Вопрос дяди звучал иронично.
– Дело не в исламе, в конце концов, на нас смотрит Мария с Иисусом. Но это место однозначно имеет какую-то силу. Просто нельзя стоять здесь и совершенно ничего не чувствовать, мне кажется. У тебя не так?
Дядя Мсто отрицательно покачал головой.
– Я все же старый езид. Для меня что церковь, что мечеть – все божий дом. Я могу говорить с Ходэ везде. Но ничего особенного именно здесь я не чувствую, хотя тут очень красиво.
Выйдя из мечети, они отправились гулять по близлежащим улицам. Везде встречались туристы из самых разных стран. Какая-то японская группа стояла в очереди у продавца симитов. Другая собралась вокруг жареных каштанов. Их аромат доносился до Ари терпким запахом московской осени. Он помнил, как школьником собирал каштаны в своем дворе для уроков труда. На них полагалось приносить как ядрышки, так и зеленую колючую кожуру. Обычно из плодов каштана дети делали каких-то жуков или человечков, которых надлежало отнести домой. Родители же должны были охать и ахать над произведением искусства и поставить его на самое видное место. Когда же оно начинало гнить – выбросить в ночи, пока ребенок спит. Ари был одним из таких детей. Но только внешне. Внутри он был мальчиком из теплых мест, где каштаны жарили и продавали на улицах в самодельных кульках из газеты. Рассказав одному из одноклассников об этом, Ари получил от него лишь подозрительный взгляд.
– Это несъедобно, а то все бы так делали.
– Нет, правда, я пробовал каштаны. Они очень вкусные, – продолжал убеждать Ари, но сосед по парте все не верил.
Тогда Ари решил ему доказать. По дороге из школы он набрал в карманы куртки каштаны и дома попросил отца их пожарить. Ари помнил, что раньше это всегда делал только отец, значит, и просить следовало его.
Отец, к удивлению Ари, отказался, повторив слова одноклассника:
– Они несъедобные.
– Но мы же их жарили, – чуть не плача говорил Ари. Ему тогда казалось, что все вокруг как будто сговорились. Он же не сумасшедший, он точно помнит, что они их жарили.
– Говорю тебе, они несъедобные, – отмахнулся от него отец, вновь уткнувшись в газету. Каждый вечер он читал все спортивные новости, не пропуская ни одной колонки. Жене полагалось приготовить к этому времени крепкий кофе в миниатюрной чашке буквально на три-четыре глотка и чем-то занять сына, чтобы тот не мешал.
– Съедобные, – продолжал настойчиво повторять Ари, сам не понимая, откуда у него взялась смелость противоречить отцу. Может, оттого что ему отчаянно не хотелось оказаться лжецом в глазах одноклассника. Он только-только начал чувствовать себя своим.
Отец свернул газету и отложил в сторону. Всем корпусом он повернулся к Ари, стоявшему у его кресла.
– Что тебе непонятно? – буркнул он устало. – Эти каштаны есть нельзя. Они другие. Дикие.
Ари слова отца показались неубедительными. Эти каштаны выглядели точно так же, как и те, что он частенько ел у бабушки. Сказать что-то против отцу во второй раз он не решался. Хотя отец ни разу в жизни и пальцем его не тронул, Ари его опасался. Не того, что он повысит голос, – этого тоже не было в его характере, – ударит или накажет. Он боялся его взгляда, в котором сквозило раздражение. Позже ему казалось, что в нем читается сплошное разочарование, что было мучительно.
Отец сжал губы, опираясь на руки, тяжело поднялся из кресла, покрытого тонким армянским ковром – частью приданого матери. Взял из рук сына горсть каштанов и отправился в кухню. В тот день часть каштанов он зажарил на сковороде, часть запек в духовке, чтобы сын видел: ни одним из способов этот «корм для свиней» не приготовить. Запах в квартире стоял ужасный. Его пришлось выветривать после этого еще три дня. Тара ругалась на Шивана за эту выходку, а он успокаивал ее тем, что это урок для сына:
– Зато теперь он знает наверняка: если отец говорит, что нельзя, – значит, нельзя. И спорить не нужно.
– Только соседи думают, что мы тут мусор в квартире сжигаем, – жаловалась Тара.
– Плевать, что они думают. Я сына
