Озарение - Владимир Моисеевич Гурвич
Вот незадача, сетовала на себя Дана, что же ей в таком случае делать? Отказаться от дальнейшей работы? Но в таком случае она не только лишится денег — это она еще как-то переживет, но не завершит портрет, который обещает стать лучшим ее произведением. А у нее удачных полотен совсем немного, а есть быть точнее — совсем мало. По большому счету ей нечего предъявить миру. Не считать за успех то, что делает от ее имени Нефедов. Других она обманывать можно, но ей-то самой известно, как все обстоит на самом деле.
Возникшая дилемма сильно портила настроение Даны. Она через каждые десять минут принимала прямо противоположные решения: идти — не идти на сеанс. Временами она впадала в самое настоящее бешенство. Ну, почему ей так жутко не ведет: возник Юлий исчез, получается хороший портрет, так оригинал грубиян и мерзавец, которого видеть-то не хочется, не то, что с ним трахаться. Нельзя как-то сделать так, чтобы не возникало бы подобных противоречий? Если у нее есть ангел-хранитель, то мог бы и постараться. А если он не старается, зачем он ей не нужен.
От этих печальных мыслей Дану отвлек телефонный звонок. Когда она услышала в трубке голос Болтнева, то обрадовалась так, словно продала картину за миллион долларов. Ну, по крайней мере, за десять тысяч.
Они быстро договорились о встрече, Дана стремительно оделась и полетела к нему на свидание.
Болтнев ждал ее за столиком в кафе.
— Что тебе заказать? — спросил он.
И только тут Дана вспомнила, что из-за всех этих перипетий не ела полдня. И сразу же почувствовала сильный голод.
— Что-нибудь, где много мяса, — попросила она.
Болтнев рассмеялся и подозвал официанта.
Дана ела со зверским аппетитом. Болтнев не без удивления наблюдал за ней.
— Ты что вообще не ешь? — не выдержал он.
— Ем, но не всегда, — ответила Дана, вдруг осознав, что ведет себя не совсем адекватно.
— Чем же ты так занята, что не хватает времени на еду?
— Работой.
— Да, это весомый аргумент, — согласился Болтнев. — Твои последние картины вызвали определенный интерес.
— Вот потому и приходится работать так, что некогда есть.
— Странно все это, — задумчиво проговорил Болтнев.
— Что именно Евгений Дмитриевич?
— Мы же договорились, ты называешь меня Женей.
— Что именно Женя? — повторила вопрос Дана.
— Эти последние твои картины. Они совсем не свойственны тебе.
И этот туда же, подумала Дана, вспомнив о высказываниях Нефедова.
— Такое случалось в искусстве много раз. Разве не так?
— Случалось, — подтвердил Болтнев. — И все же не могу понять, откуда это у тебя вылезло?
— Да я и сама не очень понимаю, — нарочито беспечно произнесла Дана. К ней вдруг пришла странная мысль: а не посоветоваться ли с ним по поводу завтрашнего сеанса с Гребенем? Если кто и может что-то дельное подсказать, то это Болтнев.
Дана невольно вздохнула: разумеется, она ни за что так не поступит. Для Болтнева — это станет мощнейшим ударом. Она верила, что он по-настоящему любит ее, хотя не понятно, за что.
— В искусстве должна присутствовать тайна, — сказала Дана. — Разве не так? Ты сам говорил на лекции, что без нее оно не может существовать. Никто не до конца не понимает, откуда и что происходит. А если все ясно, то это уже не искусство.
— Говорил, — согласился Болтнев. — Но любому явлению всегда есть хоть какие-то предпосылки. Пусть даже едва уловимые. А в данном случае не было никаких.
Дана демонстративно пожала плечами, тем самым как бы давая понять, что ничем не может помочь. На самом деле, она была обеспокоена; если Болтнев сомневается в ее возможностях создавать такие картины, то где гарантия, что и другие ей поверят. Особенно плохо, если среди них окажутся потенциальные покупатели ее работ. Юлий, Юлий, где же ты, откликнись, мысленно позвала она. В последнее время это стало у нее нечто вроде мема.
— Ладно, будем считать, что в тебе что-то сильно дремало, а теперь пробудилось. В общем, не за тем тебя позвал?
Дана почувствовала облегчение, что они, кажется, переходят к другой теме.
— А зачем?
— Есть халява. Хотя с другой стороны халявой это трудно назвать.
— Так халява или не халява.
— Решай сама. В одном подмосковном селе недавно восстановили старую церковь. Кажется, семнадцатый век.
— Ого! — воскликнула Дана.
— И сейчас ее расписывают. Там работают один мастер. И вдруг он серьезно заболел. Надо завершить роспись вместо него. Работа совсем небольшая, но и деньги, правда, небольшие. Не знаю, захочешь ли ты этим заняться?
— Я церкви никогда не расписывала, — сообщила Дана.
— Знаю. Но ничего сверхсложного там нет. Я примерно представляю, что нужно делать. Справишься. Так что решай.
— А есть время?
— Два-три дня точно есть. А потом если не согласишься, предложу другому. Кандидатура у меня имеется.
— Я подумаю, — пообещала Дана.
Болтнев как-то странно взглянул на нее, ей показалось, что он хочет что-то сказать, но он промолчал.
— Вот, собственно, и все. Наверное, пойду, — произнес преподаватель.
— Да, у меня тоже есть дела.
— Хорошо, когда есть чем заняться, — усмехнулся Болтнев. — Жду звонка.
Он встал и быстро направился к выходу. Дана проводила его взглядом. Ей вдруг стало почему-то грустно.
50
Дана заснула, так и не решив, как поступить с предстоящим сеансом, — идти или не идти. Проснувшись утром, она по-прежнему не знала, что ей делать. И тут произошло нечто странное, она вдруг превратилась в автомат, всеми ее действиями и движениями стал руководить кто-то другой. Она машинально умылась, позавтракала, оделась, собрала необходимые атрибуты для позирования и вышла из дома. И так же на автомате доехала до офиса бизнесмена.
Едва она вошла в его кабинет, он тут же закрыл на ключ дверь. А затем двинулся к ней.
— Что вы делаете, Михаил Анатольевич? — испуганно вскрикнула Дана. — Садитесь за стол, начинайте позировать.
— Сначала трахнемся. А уж потом все остальное, — усмехнулся Гребень.
— Я сегодня не могу.
— Это еще почему? — удивился Гребень.
— У меня начались месячные, — придумала она, хотя их у нее не было.
— Всего-то. Ерунда, оботрешься. Начинаем.
Гребень уже стоял к ней вплотную.
— Я не могу сегодня, прошу вас, давайте не будем. — Дана умоляюще посмотрела на возвышающую над ней глыбу бизнесмена.
— Слушай, ты, у меня нет времени на уговоры. Соси.
— Не буду!
— Ах так!
Следующие пятнадцать минут жизни Даны были, возможно, самыми кошмарными для нее. Гребень насиловал ее, и делал это с большим удовольствием. Сначала она попыталась сопротивляться, но силы были очень неравны, и он быстро подавил эти попытки.
