Донецкое море. История одной семьи - Валерия Троицкая
В какой-то момент ей показалось, что она выплакала из себя всё: расстрелянный, израненный город, свою мучительную тревогу за отца, жуткий прощальный взгляд брата, ни разу не позвонившую ей маму, а еще голубоглазого офицера, так похожего на ее папу в молодости, который лежал у них полностью парализованный после ранения в позвоночник. И того парня-детдомовца из Оренбурга, которому она не успела принести маковый рулет.
В сестринской тем временем накрыли стол. Неожиданно прибежала Маша Калинина, вся мокрая, веселая, она бесконечно ругала погоду и заливисто смеялась. Маша приехала в Донецк всего на полдня, а с собой привела Кирилла Касаева – парня с гумсклада, москвича, студента истфака, который пару месяцев назад взял академку и приехал им помогать. В помещении было тесно, шумно и душно. Поздравить Катю пришла половина больницы, даже их строгий главврач Арам Давидович. Огромный торт, который ей подарили коллеги, поделили по справедливости и отправили бойцам по палатам.
– Колоритный он у вас! – с улыбкой заметил Кирилл, когда вслед за главврачом ушла большая часть медперсонала. – Армянин, да?
В сестринской остались только Маша, Татьяна Александровна с Антониной Николаевной, сама Катя и еще Зоя Ивановна Нечаева – массажист-реабилитолог, невысокая, плотная, всегда чуть сгорбленная женщина с большими сильными руками, муж у которой воевал вместе с Олегом Ковалевым.
Все устали и давно просто сидели молча. Ливень почти закончился, но его последние тяжелые капли методично били по металлическом подоконнику.
– Вообще, у вас тут такой многонациональный край. Россия в уменьшенном варианте, да? – продолжил разговорчивый Кирилл.
– В общем, да, – согласилась Татьяна Александровна, с трудом встала и начала убирать пустые тарелки со стола.
Катя хотела ей помочь, но та рукой ее остановила:
– Отдыхай, ребенок!
– Здесь и сербы есть, да? – спросил Кирилл. – Местные?
– Ну, это уже только по фамилиям можно определить. Они ассимилировались давно, – объяснила медсестра. – А так, да, сюда бежали из Османской империи: греки, болгары, сербы… В основном, естественно, у всех здесь корни в большой России, – рассказывала она, заваривая себе крепкий кофе. – Один мой прадед, я знаю, был из Орла, другой из Воронежской губернии.
– У меня тоже из Воронежской, – сказала Зоя Ивановна. – Да у многих, если поспрашивать, оттуда, с Дона.
– А Антонина Николаевна у нас из Луцка! – устало улыбнулась Катя, сидевшая в самом углу стола очень тихая, умиротворенная, почти счастливая, потому что Маша успела шепнуть ей на ухо, что с отцом, который почти две недели не выходил на связь, все в порядке.
– Это Белоруссия, да? – спросил Кирилл, робко взглянув на Катю.
Кирилл всегда смотрел на нее, как дети смотрят на Деда Мороза и Снегурочку. С восхищением и недоверием. Он знал, что Катя – дочь ополченца четырнадцатого года, одного из первых. Кате казалось, что ему постоянно хочется подойти к ней и незаметно потыкать пальцем в бок – проверить, точно ли она настоящая.
– Нет, – засмеялась она. – Это Западная Украина.
– Муж меня сюда привез, – объяснила Антонина Николаевна удивленному Кириллу. – Приехал к нам в Луцк после института, поработал недолго, а потом на малую родину захотел. Вот уж больше полувека здесь живу.
– А у вас было… предчувствие, что все вот так может получиться? – спросил Кирилл, очень оживленный. – У нас профессор говорит, что еще двадцать лет назад знал, что на Украине будет гражданская война. Он анализировал и учебники, и высказывания разных политиков, и он…
– На то он и профессор, – прервала его пылкую речь Зоя Ивановна и грустно усмехнулась. – А мы просто люди. Мы здесь не анализировали, мы здесь пахали как лошади… Край же промышленный, рабочий. Не до анализа нам было! Неприязнь к нам да, всегда была. И смеялись над нами, и издевались… Даже в советские годы это разделение было сильное: Запад, Галичина и русский Восток. Но подумать, что это у них в такую лютую ненависть выльется? Нет… – замотала она головой. – Я еще в августе четырнадцатого, бои страшные шли, а все не верила. Думала, мне просто кошмар снится, а я проснуться не могу…
– Мы в какой-то момент начали, конечно, чувствовать, что они на нас наступают… Наверное, после «оранжевой революции», – задумалась Татьяна Александровна. – Вообще, мне кажется, они просто поторопились!
– Кто поторопился? – не понял Кирилл.
– Ну с Майданом, – объяснила она и села напротив парня. – Им нужно было продолжать… съедать нас потихоньку, размывать… Сначала чуть подавили: в учебниках пару глав переписали, несколько русских школ закрыли, преподавателей в вузах поменяли… А потом быстро стадион построили или терминал аэропорта. Такой метод кнута и пряника.
– Мне вообще кажется: прошло бы десять лет, двадцать, ушло бы ваше поколение… – вслух размышляла Катя. – И что было бы? Возможно, мы – были бы уже не мы. И они бы спокойно нас сломали. Может, я не права?
– Наверное, права, – закивала головой необычно тихая Маша. – Мой брат, он был на семь лет меня старше, но он совсем другой был. Его бы никогда не сломали, не запутали. А меня, наверное, смогли бы… Да, они просто поторопились! Раньше времени пошли в лобовую атаку, вот и получили в лоб. Хотя у брата два одноклассника в ВСУ… – поморщилась она и закусила губу. – Не знаю, сложно все это.
– Скажите, а… если честно, – побледнев, испуганно начал Кирилл. – Я давно хочу спросить, но как-то… Вам было очень обидно, что Россия тогда не пришла?
– Кирилл, обидчивость – это детское качество, – первой ответила ему Татьяна Александровна. – А мы здесь – в большинстве своем – быстро повзрослели.
– Конечно, это было то еще чувство, – с редкой для нее серьезностью произнесла Маша. – После Крыма мы… Знаешь, это как будто мама пришла в детский дом и одного своего ребенка забрала, а второго… поняла, что не потянет. И просто приходила по выходным. Но все-таки приходила. И мы ждали.
– Значит, есть обида на Россию? – расстроенно спросил Кирилл.
– Миленький мой, хороший мой, а Россия-то – это кто? – ласково посмотрела на него Антонина Николаевна, склонив седую голову набок. – На кого мы обижаться-то должны, скажи? На тебя? На
