Завтра были письма - Елена Николаевна Ронина
И что же теперь, она уезжает? И тут же сама себе отвечала: «Да! Уезжаю!» Она никогда не видела католического Рождества. И вот она едет к человеку, который ей очень нравится. У нее начинается совсем другая жизнь.
* * *
Они созванивались почти каждый день. Норберт звонил в обеденный перерыв на работу, Слава старалась говорить быстро, пока ее коллеги уходили в буфет. Сколько у нее времени? Максимум полчаса. Она постоянно смотрела на часы и ждала: вот сейчас распахнется дверь, и с шумом ввалятся сотрудники.
– Славка, с кем ты все время разговариваешь? И чего это у тебя такой заговорщицкий вид?
Слава натужно улыбалась и пожимала плечами. И никак не могла объяснить Норберту, что они находятся в разных условиях. Это у него свой кабинет, и он может выбрать удобное время. Даже совещание перенести, если нужно. А она сидит в общей комнате. Кроме нее, еще четверо сотрудников и их главный, Никита. Вроде бы свой парень, однако ж дисциплину блюдет строго.
– Карелина, сегодня справку готовишь, не забыла?
Слава опять пожимала плечами, при этом утвердительно кивала, давая понять: «Конечно. Вот только договорю».
А Майера несло по волнам в любовной лодке. Он уже вошел в образ и не желал из него выходить. Плевал он и на справки, и на Никиту, и на перемигивающихся сотрудников, и на красную как свекла Славу. Он же ее не видел. И даже не пытался вникнуть в ситуацию. Он безостановочно говорил про свои чувства, про свои переживания, пересказывал сны, описывал видения. Речь его при этом становилась похожа на детский лепет.
Слава никогда не любила маски. Ты либо ребенок, либо взрослый. Чего изображать из себя младенца? Хотя это все очень по-немецки. Слава списывала эту манеру на национальные традиции. Немцы ведь романтики. Не зря среди них столько поэтов. Как там у Рильке:
Ты вся, как песнь любви, из нежных слов,
Слетевших наподобье лепестков
С увядшей розы…
Вот и Майер – типичный представитель. То он элегантный джентльмен (или деспотичный господин), а то маленькая зверушка. Практически хрумкал морковкой и говорил, что он такой маленький, такой беззащитный и точно ли Слава испытывает к нему нежные чувства?
О нет, только не на работе!
И она пыталась мягко и твердо прощаться. А коллеги уже перемигивались между собой:
– Ох, Карелина, Карелина…
А вечером опять повторялось то же самое. Опять звонил не то мышонок, не то какой другой зверенок.
Каждый раз удивляясь, Слава тем не менее принимала правила игры. Бедный, думала она. Брошенный. Никого у него нет. Не с кем словом ласковым перемолвиться. В конце концов, почему и нет. Что ей, сложно, что ли, сказать, что очень он даже на зверенка похож и хрумкает аппетитно? И морковку сочную она прям себе представить может. Слюнки аж текут…
Дурдом. Да совсем даже не ее это репертуар – спектакль из Центрального детского театра. Она даже в детстве не очень-то про зверушек приветствовала, ей больше про пионеров-героев нравилось. Но вот такой он. Что делать… Вполне можно привыкнуть.
Как-то она слышала телефонный разговор одной русской девушки. Та, говоря с супругом-немцем, тут же наклеила на лицо улыбку, повысила тон голоса и радостно закричала в трубку:
– Шатц![2] Да! Конечно! О! Супер! Нет! О! – И так далее.
Повесив трубку, девушка выдохнула:
– Господи… – И произнесла совершенно нормальным голосом: – К этому можно привыкнуть, не обращай внимания.
Слава старалась не обращать и перечитывала время от времени легендарное письмо о ее предстоящей жизни. Она виделась очень достойной, и перспективы открывались неплохие. Почему и не поиграть немного в кошки-мышки.
Глава
34
В тот раз Слава собиралась в Германию очень тщательно, пыталась одеться так, чтобы понравиться Майеру. Все должно быть дорого, но без дурацких лейблов. Качественная ткань, неброский цвет, никаких воланов и рюшей. Она купила себе серый костюм с узкой юбкой, голубую блузку и синие брюки. Все вещи сочетались и шли к рыжим волосам, хотя Слава выбрала бы для себя что-нибудь поярче. Ей были к лицу красный и ярко-синий. Но теперь она покупала все с оглядкой на Майера. Единственное, что позволила себе, – это пальто в черно-белую клетку. А как ему? Что он скажет?
Для рождественского ужина она выбрала строгое бордовое платье из шерсти с шифоновыми вставками на юбке. Знала, что Майеру нравится черный цвет, но для Славы это было исключено, плохая примета. Пусть будет бордо. Она еще раз дома покрутилась перед зеркалом, продемонстрировала маме, которая тут же начала рыдать.
– Мама, я еще никуда не уезжаю, просто в гости.
– Если не дурак, он тебя обратно не выпустит.
– Ой, он такой придирчивый… Ему еще может и не понравиться.
– Такое не может не понравиться! – безапелляционно отрезала мама.
* * *
Норберту не понравилось. Слава поняла это мгновенно, по его первому снисходительному взгляду, слегка оценивающему, и у нее сразу испортилось настроение. Нужно было ехать в черном. Есть же у нее и однотонное черное пальто из хорошей шерсти! Но ей показалось, что клетчатое модное, и стоило оно недешево, и действительно очень ей шло.
Нет, кошмар. Опять не попала в точку. К чему нужны эти эксперименты?
Слава попыталась подавить недовольство. Зачем она? Он обнимает ее, целует, хохочет со слезами на глазах… Даже если и не понравилось пальто, и что? Какой криминал? Новое купит!
* * *
Майер встретил Славу с огромным букетом лилий, и они сразу поехали обедать. Норберт уверенно вел красивый белый «Мерседес». Машина под стать хозяину. Норберт, наверное, как каждый мужчина, гордился своим железным другом.
– Согласись, «Мерседес» должен быть белым. Этот цвет называется «белый бриллиант». Угу! – Майер победно посмотрел на Славу. – Спецзаказ, ждал полгода. В стандартной комплектации торпеда выполняется в обычном алюминии. А здесь темно-коричневая липа. И кожа в салоне самая дорогая, наппа. И вот эта строчка декоративная, видишь. Без такой обстрочки салон смотрелся бы совершенно не так. Я же не какой-нибудь старик. Для меня важна в салоне некоторая спортивность. Видишь, контрастная строчка и окантовка. Да? Это ж совсем другое дело. И посмотри на потолок. Видишь, тоже кожа
