Соль неба - Андрей Маркович Максимов
Голос отца Тимофея гремел под сводами Храма, скакал по головам собравшихся, заставляя людей втягивать головы в плечи и даже закрывать глаза от ужаса перед непонятностью смерти.
Между тем в глазах матери медленно и постепенно, робко, но настойчиво начала возникать жизнь. Взгляд становился осознанней и тише.
Она отпустила дочь, упала на грудь отца Тимофея и зарыдала тихо, по-детски беспомощно.
Отец Тимофей гладил ее по волосам, повторяя уже совсем тихо, почти шепотом:
– Умири себя, умири. Ей хорошо сейчас… Хорошо…
Мать робко посмотрела на священника. Увлажненные слезами глаза ее казались огромными.
Отец Тимофей улыбнулся:
– Помнишь ли слова Спасителя? «Истинно, истинно говорю вам: слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь. Истинно, истинно говорю вам: наступает время и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут…»
Мать снова заплакала. Это были тихие слезы человека, смирившегося со своей участью.
– Иди, милая, прощайся, – сказал отец Тимофей ласково. – Иди. Ненадолго прощание. А дочке твоей сейчас хорошо. Не болеть – радоваться за нее должна душа твоя.
Мать посмотрела на священника растерянно и с благодарностью. Как смотрит потерявшийся человек на того, кто вдруг показал ему правильную дорогу.
Она склонилась к гробу, поцеловала дочку в лоб и приказала спокойно:
– Закрывайте.
Отец Константин смотрел на происходящее и чувствовал, как в душе его закипает непонимание. Он очень хотел, чтобы это было вот именно непонимание, но не гнев.
«Да, конечно, – думал отец Константин, пытаясь успокоить себя. – Понятно, что Тимофей хотел вывести человека из состояния истерики. Понятно. Однако кричать в Храме? Кричать на мать, стоящую у гроба собственной дочери? Кричать так, чтобы от крика сотрясались иконы на стенах? Как возможно такое? Как возможно?»
Он знал: негоже делать замечания настоятелю. Но промолчать тоже было невозможно, и потому за традиционным вечерним чаем отец Константин заговорил тихо, спокойно, опустив глаза в стол:
– Зря вы все-таки сегодня так… Храм тишину любит… В Храме даже разговаривают вполголоса… А вы…
Отец Тимофей смотрел хитро, казалось, обдумывая: тратить слова на ответ или не стоит. Встал, походил по кухне, снова сел.
Смотрел и молчал. Молчал удивительно, громко молчал, молчал так, что на это молчание хотелось отвечать.
– Да еще на мать кричать надо ли? – спросил отец Константин и посмотрел прямо в глаза старику.
Отец Тимофей вздохнул и произнес тихо:
– Мне переучиваться-то поздно…
И отец Константин понял, что разговор закончился. И так опять выходит, что последнее слово не за ним.
Тишина подрагивала в комнате, и Константин понимал: создал эту тишину не он. Изо всех сил старался не впасть через обиду в грех гордыни, но с некоторым даже ужасом ощущал: заползает обида к нему в душу и, значит, растет невозможная, греховная гордыня, – мол, я один точно знаю, как надо, – и ничего он с этим поделать не может.
И уже начал Константин подниматься, чтобы пойти в свою комнату и молитвой лечить душу, как вдруг отец Тимофей спросил:
– Как думаешь, детей наказывать стоит?
Константин ответил решительно и даже как будто радостно:
– Конечно! Ибо сказано у апостола Павла: «Повинуйтесь наставникам вашим и будьте покорны».
А как покорность от ребенка получить, если не наказывать его?
Отец Тимофей улыбнулся:
– А продолжение помнишь слов апостола? «Повинуйтесь наставникам вашим и будьте покорны, ибо они неусыпно пекутся о душах ваших, как обязанные дать отчет». А если не пекутся? И о Боге не думают? А если наказание – не для пользы ребенка, а для утверждения гордыни собственной, тогда как? Вот мы все говорим: детей надо держать в повиновении, слова апостола Павла повторяем, забывая, что это ведь он про пастырей говорил. А всякая ли мать – пастырь ребенку своему? Вот что мучает меня.
Отец Константин задумался, вмиг забыв о своей нечаянной обиде. И в этой уже обоими священниками созданной тишине произнес уверенно:
– Вам ли мне рассказывать, что семья – это маленькая Христова община и по заповеди строится она на послушании: жены – мужу, детей – родителям.
Тимофей согласился:
– Так-то оно так, конечно. – Но тотчас спросил: – А коли семья не строится по заповеди, а детей бьют? Тогда как? Как научить понимать, что ребенок – человек, который в любви нуждается? Наказывать, поди, просто, любить-то трудней. Почему людям кажется, что если они дурные помыслы свои прикроют цитатой из Священного Писания – Господь слова их услышит, а не помыслы?
Теперь пришла пора улыбаться отцу Константину:
– Судите людей? Не вы ли говорили про духовную гордыню?
– Прав ты! Прав! Грешен я… Грешен… Но вот думаю все, понять не могу: как соединить людей и Господа?
Как сделать, чтобы они свободной душой своей жили по заповедям Христовым? Свободной душой – вот оно что. К тебе когда люди в школу приходят, ты кричишь ли на них?
Отец Константин опустил голову – вспомнил, что бывает, увы, такое, случается… Говоришь, говоришь… Очевидное, как кажется, но не понимают тебя… Голос тогда повысишь, случаем.
Ничего этого отец Константин настоятелю не сказал – старик сам все понял.
– Гордыня, значит, бывает, что ведет тебя, – вздохнул Тимофей. – И меня тоже… Духовная гордыня… Слушать разучились – вот беда-то… Говорить – это пожалуйста, а слушать… Так, чтобы услышать, чтобы понять… Ой, беда, беда… – Тимофей затих, опустив голову, потом поднял глаза. – Вот ведь сколько лет живу– столько знаю, что гордыня – грех несусветный. А она нет-нет да и влезает в душу. А как в душу влезет, так ее и заберет, вот оно что… И что ты будешь делать? Что?
И потек разговор двух священников – неторопливый, важный, про главное…
Тишина покинула этот дом, рассудив, что сегодня ей здесь делать нечего.
Ариадна скользнула на кухню – прибрать, посуду вымыть, но тут же выскользнула: когда двое людей говорят о главном, им свидетели не нужны.
И когда устали они от разговора, оба не сговариваясь вышли на крыльцо – охладить
