Всеволод Соловьев - Жених невесты
В народе шел говор о том, что для царского преставления уже выпущены из тюрем все колодники.
– Хоть бы подождали, выпустили бы их после погребения, – рассуждали многие, – а то вон слышали, сколько на площади ограбленных, сколько убитых: более ста человек снесли. Чьих рук это дело? Вестимо, тех же самых колодников, душегубцев.
– Ну да уж что тут толковать! Так исстари повелось, так тому и быть должно. А в такой день без смертей да без увечья тоже никак невозможно!..
Воцарился над Москвой и над всей православной Русью тишайший, благолепный юноша Алексей Михайлович. Народ московский издавна любил царевича, готов был служить ему верой и правдой. Одно только смущало: чересчур юные годы царя.
– Юн был и Михаил Федорович, взойдя на престол, – говорили в народе, – да ведь тогда рядом с ним кто находился? Отец его, мудрый патриарх Филарет Никитич, а теперь кто заправлять всем будет?
– Боярин Морозов. Вишь ты, сам царь на смертном одре передал ему всю власть и всю силу!..
– Коли сам, так уж что тут!.. значит, так тому делу и быть, по последней царской воле!
Однако же последняя царская воля хоть и признавалась ненарушимой, все же приводила многих в великое смущение.
Боярина Морозова в народе недолюбливали, как-то инстинктивно ему не доверяли, чувствуя в нем не слугу царского, а слугу своей собственной гордыни, своего ненасытного честолюбия.
Ближние бояре Михаила Федоровича тоже ходили нос повеся, вспоминали да взвешивали все прежние обстоятельства, все те случаи, когда боярину Морозову не по нраву кто что сделал. Боярин злопамятлив, ничего не пропустит, ничего не забудет. Кланялись ему ниже пояса, в глаза заглядывали и трепетали.
Покуда Борис Иванович ничем себя не проявлял: со всеми был ласков, работал с утра до вечера над делами государскими…
Явился во двор королевича Шереметев и не то от себя, не то от нового царя, то есть боярина Морозова, повел снова с послом Пассбиргом речь о том, что теперь, мол, времена переменились, у боярина-де Морозова с другими боярами была беседа о королевиче. Боярин Морозов находит, что с его королевским высочеством Вольдемаром Христианусовичем было поступлено неладно, так чтобы король Христианус за это на царское величество государя Алексея Михайловича и бояр гнева не имел. Его царское величество, любя королевича от всего сердца, желает ему всякого добра и захочет иметь его своим братом. Пассбирг, задержав Шереметева, пошел сначала один к королевичу и передал ему слова боярина.
Неопределенная усмешка мелькнула на лице Вольдемара.
– Что же вы на это скажете, принц? – спрашивал Пассбирг.
– А ничего не скажу, – ответил Вольдемар, сдвигая брови.
– Этот боярин Морозов, – продолжал посол, – человек иного сорта, чем те бояре, с которыми мы до сего времени имели дело; он поумнее их, посмышленее, сразу понял, что за такое поведение, за такой прием, какой нам был здесь сделан покойным царем, можно очень ответить. Этот Морозов боится гнева королевского и, понимая хорошо все обстоятельства, желает пуще всего, ради спокойствия государства, которое теперь особенно нуждается в спокойствии, избегнуть всяких столкновений. Просто-напросто боится он войны, ну и потому положение наше теперь, слава Богу, изменилось. Если вы желаете, принц, то можете настоять на исполнении договора, заключенного с Петром Марселисом. Теперь, при юном царе, вам предстоит здесь действительно первое место, нас же не станут задерживать, отпустят. Дело наше представлялось в безвыходном положении, никто не пришел нам на помощь, а вот кончина царя все перевернула… Шереметев желает вас видеть.
– Так зовите его! – все с той же неопределенной улыбкой сказал Вольдемар.
Шереметев предстал перед королевичем, который сразу заметил в нем большую перемену. Теперь этот царедворец, державший себя в последнее время довольно гордо, выказал перед Вольдемаром все знаки особенного почтения. Даже говорить он стал не прежним, а каким-то новым, вкрадчивым голосом. По всему было видно, что обстоятельства изменились. Вольдемар из пленника, с которым перестали даже церемониться, опять превратился в великую особу.
Шереметев повторил все, что уже сказал Пассбирг, только особенно упирал на то, что молодой царь чувствует к королевичу братскую любовь и непременно хочет с ним породниться.
Наконец, он прямо решился высказать свой собственный взгляд на дело.
Он доказывал королевичу, что у покойного царя были советники, старые и опытные, пользовавшиеся неограниченным царским доверием; эти советники могли легко изменять как мнения, так и чувства царя; новый же государь-юноша слушается одного лишь боярина Морозова, который с детства к нему приставлен, да и то слушается его он не всегда, имеет свою волю. Коли он так любит королевича, то от королевича и зависит получить над царем первенствующее влияние, быть к нему самым близким человеком, устранить от него дядьку Морозова, который во всяком деле склонен больше хлопотать о своих выгодах, чем о царских.
– Так, так! – проговорил Вольдемар, очень хорошо соображая и понимая, в чем дело.
«Вы все тут боитесь этого Морозова, – думал он, – вам бы хотелось, чтобы я его уничтожил, а потом вы и меня есть станете… О, поскорей бы отсюда!»
Но он ничем, конечно, не выдал Шереметеву своей мысли: он сказал, что желал бы повидаться с царем и просит известить, когда царь может его принять.
По уходе Шереметева королевич прошел в свою дальнюю светелку, где сидел, его дожидаясь, любимый паж.
– Знаешь ли, кто у меня был? – спросил королевич пажа.
– Знаю, боярин Шереметев. О чем же говорил он?
– А вот о чем: царь непременно хочет, чтобы я женился на царевне Ирине… Он, видишь ли, очень любит меня и не желает расставаться со мною!..
Нежные щеки пажа побледнели, темные, прекрасные глаза его заволоклись как бы туманом.
– Ну что ж, – прошептал грустный голосок, – я так и знала, так оно и должно было кончиться. Будь счастлив, королевич!
– Да, я буду счастлив! – вскричал Вольдемар, подбегая к пажу и крепко его обнимая. – Я и буду счастлив, не сегодня, так завтра пойду к царю и скажу ему: не надо мне любви твоей, не надо мне твоей царевны, отпусти меня скорей домой, не то тебе будет худо! И он меня отпустит, он не может теперь держать меня, и мы уедем с тобою, Маша, уедем на мою милую родину и заживем хорошей новой жизнью. Довольно мучений! Довольно неволи! Пришло наше время!
Такая уверенность, такая молодая сила звучали в его голосе, такой любовью и горячей жизнью горели глаза его, что Маша забыла все свои страхи, все угрызения своей совести и с криком радости и счастья кинулась ему на шею.
XXV
В богатом своем наряде, со сверкавшей драгоценными камнями цепью на шее, с гордо поднятой головою и, по-видимому, равнодушным взглядом, вступил королевич Вольдемар в палату, ту самую, где он впервые представлялся покойному царю Михаилу Федоровичу. За королевичем шли послы датские и свита.
Около двух лет прошло с тех пор, как Вольдемар здесь не был. Тогда он находился в уверенности, что приехал на новую свою родину, был весь полон еще впечатлениями только что покинутой им иной совсем жизни, на сердце у него тогда было смутно от всяких ожиданий, сомнений, надежд и зарождавшихся планов. Теперь он чувствовал себя совсем иным человеком, чем в то, как ему казалось, далекое время, и, оглянувшись, с изумлением увидел он, что все здесь как было тогда: те же самые расписные своды, тот же застывший в своих почтительных позах ряд рындов, те же бояре в своих длинных кафтанах и высоких шапках… Тот же самый трон, только на нем уже не тучный от болезни царь с бледным, как бы затуманенным лицом, а свежий, полный жизни и красоты юноша. Рядом с ним, у трона, в свободной позе, высокий, красивый боярин с густой черной бородой, с проницательными глазами.
«Так вот он, этот боярин Морозов! – подумал королевич. – Вот он, царский воспитатель, которого так все теперь, по-видимому, трепещут, влияние которого на молодого царя предлагают мне уничтожить. Если бы я вздумал здесь остаться, этот человек был бы первым моим врагом. Вот он и теперь как мрачно взглянул на меня. Да, должно быть, опасный враг – какое лицо! Какие глаза! Только я его успокою…»
Юный царь, при входе королевича, быстро встал со своего места и, сойдя по покрытым алым сукном ступеням, с доброй, веселой улыбкой пошел навстречу Вольдемару.
– Радуюсь видеть твое высочество! В добром ли ты здоровье? – раздался юношеский голос.
Царь крепко сжал руку королевича и в то же время искал глазами переводчиков. Вольдемар заметил это и улыбнулся.
– Приветствую твое царское величество на престоле московском, – ответил он по-русски, произнося довольно чисто и правильно и сопровождая свои слова красивым поклоном. – Радуюсь, государь, видеть тебя в добром здоровье, а мое здоровье не худо.
Алексей Михайлович с изумлением и видимым удовольствием воскликнул:
