Всеволод Соловьев - Волхвы
– Какая сила?
– Какая? Черноглазая, та самая, которая, думается мне, и притягивает светлейшего в лабиринты… Ты мне, конечно, и не заикнулся об этой силе, но я, как видишь, тоже имею некий дар… я тоже отгадчица…
Потемкин засмеялся.
– Верно отгадали, матушка-царица, – сказал он, – не солгали вам, точно черноглазая, как и подобает итальянке… Только где уж меня взять этой силой, и если бы у моего Феникса ничего кроме этой силы не было, не привел бы я его сюда!
Он смеялся, а между тем манящий соблазнительный образ Лоренцы был перед ним. Этот образ вот уже несколько дней не покидал его и то и дело заставлял горячо биться его скучавшее, холодевшее сердце. Присутствие Лоренцы теперь ему было необходимо. Он ни на минуту не задумывался над тем, какая она женщина, кто она, умна или глупа, добра или зла. Его нисколько не интересовало, что такое она говорила, какие мысли и чувства высказывала, как поступала. Он просто любил глядеть на нее, слушать звук ее голоса. Он любил каждое ее движение, шелест ее платья, он чувствовал ее присутствие, ее близость, ее тонкую своеобразную, душистую атмосферу. Эта атмосфера его опьяняла, туманила ему голову…
Он уже сказал себе, что Лоренца ему необходима и что она должна принадлежать ему. Возможно ли это, честно ли, благовидно ли – ему даже не приходили в голову подобные вопросы, ибо если б они пришли, он решил бы, что невозможно, нечестно и недостойно. Но эти вопросы не могли прийти ему в голову – он давно отвык от них, давно жил на какой-то исключительной высоте, где существовал только один закон: его воля, его порыв, его желание, немедленно же приводимое в исполнение…
Знакомый голос отогнал его капризную, манящую грезу:
– Я жду, князь, нечего мечтать о черноглазой итальянке – успеешь.
Он вышел.
XVIII
Калиостро-Феникс был один в уединенной комнате, куда его провел Потемкин и где ему следовало дожидаться обещанной аудиенции. Несмотря на все свои тайные знания, он не мог слышать разговора, происходившего в кабинете императрицы. Но и без всяких тайных знаний единственно благодаря свойствам своей особенной, необычайно восприимчивой и чувствительной организации он понимал и ощущал то, что совершенно ускользнуло даже от внимательного наблюдателя. Эта врожденная способность проникать в сущность вещей и людей, вероятно, дала и все направление жизни и деятельности Калиостро-Феникса, а вся его жизнь, вся его деятельность были именно такого рода, что могли только развивать, совершенствовать эту способность.
Теперь, ожидая возвращения Потемкина, он изощрял и напрягал силу своего чутья, стараясь воспринять и понять эту новую, окружавшую его атмосферу. Его цели и замыслы были смелы и дерзновенны до крайности, он решил не останавливаться на полпути, стремиться достигнуть всего, поработить себе все и всех. Он находил, что чем смелее, чем шире цель, тем большего он может достигнуть.
Он хочет властвовать здесь, в жилище русской царицы; если он при напряжении всех своих сил и не достигнет этого, то все же легко достигнет такого положения в этом царском жилище, что успех его петербургской деятельности будет обеспечен со всех сторон и ему уже нечего будет бояться нежданного противодействия. Ведь он уже узнал, что царица недовольна «легковерием» Потемкина, он уже предупрежден, что как ни могуч Потемкин, – даже именно вследствие того, что им сильно дорожат, – тот, кто возбуждает легковерие светлейшего, кто его компрометирует, может внезапно и мгновенно, по одному слову и без всяких объяснений, быть выслан из северной столицы. Избавиться от возможности такой случайности, заручиться расположением царицы, уничтожить ее предубеждение, получить некоторое влияние над нею – разве всего этого мало, разве всего этого не вполне достаточно?! Поэтому и необходимо задаваться самыми смелыми и высокими планами, ибо если будет достигнута хоть половина, даже четверть задуманного, достигнутого окажется более чем достаточно для «общих» планов, все же остальное, что дает удача и счастье, останется в излишке как прибыль…
Ему надо было добиться только свидания с царицей, только бы она приняла его, остановила на нем свое внимание – и он победит ее, как побеждал всегда всех, как победил теперь Потемкина. Нет на свете человека, а уж тем более женщины, у кого не нашлось бы слабого места, ахиллесовой пяты. Весь вопрос в том, чтобы узнать, где именно это слабое, уязвимое место, и этим-то искусством он владеет в высшей степени, оно-то и составляет его главное, надежное оружие…
Он был крайне доволен, когда Потемкин повез его, наконец, к царице. Он чувствовал себя бодрым и крепким, оставшись один в уютной комнате, вокруг которой царствовала невозмутимая тишина. Но прошло несколько минут незримой, внутренней работы – и в нем поднялись новые ощущения. Он понял, что здесь совсем не то, что здесь, совсем иная атмосфера, чем в сказочных палатах Потемкина.
Ему казалось, что он среди неведомой для него и враждебной стихии, что перед ним стена, его останавливающая и стесняющая его свободу. Он испытывал такое ощущение, какое ему пришлось испытать, когда, несмотря на все его тайные знания и силы, к нему пришли, взяли его и повели, и он не знал, куда именно его ведут и когда, какими путями он снова выберется на свободу.
«Что же это? Предчувствие?» – спросил сам себя Калиостро и должен был себе сознаться, что его ощущения действительно более всего похожи на предчувствие грядущей опасности и неудачи.
Он вздрогнул, но не от робости, не от страха – препятствия, неудачи только разжигали его, только удваивали его силы. Ему со всей страстностью его горячей природы, обуздывать которую он, однако, давно уж научился, захотелось скорее очутиться лицом к лицу с грозящей опасностью, разглядеть ее, понять и начать с ней бороться.
Он не сомневался, что опасность заключается в самой царице – ни в ком и ни в чем более. Он уже несколько раз видел издали эту женщину, уже знал, что она очень сильна и тверда. Знал он также и все ее слабости, так как узнавал о ней ото всех и отовсюду. Ему пришло в голову действовать на нее только своим личным обаянием, действовать исключительно как на женщину, понравиться ей помимо всего, помимо всех своих тайных сил и знаний, увлечь ее своею красотою, чарами своих глаз, улыбок, своего горячего, сильного магнетизма…
– Пойдем к императрице, – сказал Потемкин, появляясь в дверях, – только должен предупредить вас, что она не в особенно хорошем расположении духа и что вам нелегко будет ей понравиться.
– Я и не смею рассчитывать на это, спокойным тоном ответил Калиостро, – с меня довольно чести быть принятым и беседовать с ее величеством.
Потемкин пожал плечами и окинул своего учителя довольно насмешливым взглядом. Однако его взгляд тотчас же изменил выражение: никогда еще не видал он Калиостро таким величественным, красивым, до такой степени исполненным спокойного достоинства. Он пошел вперед, движением руки приглашая итальянца следовать за собою.
Они в кабинете императрицы.
Калиостро привык ко всем приемам, и еще недавно он испытал высокомерный и презрительный прием, сделанный ему Потемкиным на вечере у Сомонова, но никогда еще не испытывал он ничего подобного тому, что ожидало его теперь. Он подходил к женщине, а увидел перед собою императрицу и в первый раз понял, что действительно существуют «императрицы».
А между тем Екатерина вовсе не хотела уничтожать его. Она могла быть самого невысокого мнения о человеке, но допустив его к себе, принимая его у себя, она не была в состоянии оскорбить его и унизить своими словами и обращением. Екатерина встретила Калиостро обычной любезной полуулыбкой и достаточно ободряющим тоном сказала ему, что он становится самым модным человеком в Петербурге, что он по слухам исцеляет самые трудные болезни, благодетельствует неимущим больным и что если так будет продолжаться, то в лице петербургских докторов у него может оказаться целая армия противников.
– Эта армия для меня не опасна, если ваше величество будет знать, что я действительно приношу моим ближним всю пользу, какую могу принести, – с глубоким поклоном отвечал Калиостро.
Он ответил так, как должен был ответить, не потерял спокойствия и достоинства, но это стоило ему огромных усилий. В первое мгновение он был поражен, холодное величие императрицы подействовало на него подавляющим образом. Однако прошла минута, другая – и он снова овладел собою. Все, что было в нем – силы жизни, воли, – сосредоточил он в своем взгляде. Этот взгляд притягивал и в то же время изливал потоки горячего света; он озарял все лицо Калиостро какой-то особенной, почти страшной красотою. Екатерина невольно глядела на него и думала:
«Да, этот человек может быть опасен… В его глазах целый ад… он смел и, конечно, ни перед чем не остановится… да иначе и не одурачил бы Потемкина… Если у его подруги такие же глаза и такая же смелость, эти люди могут много бед наделать… Но на меня ты можешь глядеть как тебе угодно, меня ты не зачаруешь, потому что я не верю тебе и не хочу верить…»
