Птица, летящая к небу - Наталия Михайловна Терентьева
Голова у меня кружилась, мысли путались, чай как-то подозрительно застрял внутри, не хотел проходить вовнутрь, и пекло глаз. Я взяла перекись и подошла к небольшому зеркалу у двери. Да, вид, конечно, у меня… Вот почему Таисья просит меня никуда не выходить и сразу не идти домой. Глаз открылся, но подбит, под ним синяк, верхнее веко покраснело, припухло, на щеке большая ссадина. Я осторожно засучила рукав платья. Да, и на руке синяки, и на ноге тоже, наверное, просто под толстыми колготками не видно. А колготки измазаны кровью, которая стала буреть.
Ведь он не умер? Этот ужасный человек. Пусть бы он умер, но где-то в другом месте и по другой причине, а не оттого, что Лелуш ударил его стулом по голове. Мне казалось, что он пошевелился… Разве можно так легко убить человека? Надеюсь, что нет.
Почему-то не звонит и ничего не пишет Лелуш. Я уже несколько раз проверяла – нет, ни слова. В Сети он не был. Я еще подождала и все-таки позвонила ему сама. «Телефон абонента выключен…» Зачем он выключил телефон? Я видела это, но не успела спросить. Испугался? Или он вернулся в ту квартиру? А вдруг высокий убил Лелуша? Или не убил, а сильно избил, и Лелуш лежит, не может встать… От этой мысли мне стало плохо. А я здесь сижу и думаю, влезет ли в меня конфета или пойдет обратно, а мой любимый человек сейчас, может быть, избит, ему нужна моя помощь… Я быстро отправила смс: «Напиши хотя бы одно слово!» И послала еще рыжего печального кота с умоляюще сложенными лапками.
Тут как раз Таисья принесла лед.
– Держи минут десять. И никуда не убегай. Поняла? Ты как себя чувствуешь?
Я чувствовала себя плохо, но сказала на всё ей одно слово: «Хорошо». Больше всего я хотела, чтобы она поскорей ушла, потому что слезы подступили так близко, что я не могла больше их сдерживать. Таисья все-таки заметила, обернувшись от двери, что у меня по щекам потекли слезы.
– Та-ак… – Она решительно вернулась, поставила рядом со мной стул, села, крепко взяла меня за руку, так, что я ойкнула, и сказала беспрекословно: – Говори, что случилось.
Я помотала головой, пытаясь отнять руку и вытереть слезы, которые не давали мне дышать. Всё как будто поднялось откуда-то изнутри и встало у меня перед глазами – высокий, навалившийся всей тяжестью на меня, его отвратительное тело, запах, боль, которую он мне причинил, Лелуш, стукнувший его стулом, Лелуш, целующий меня на прощание, Лелуш, в последний раз оборачивающийся на меня… Я понимаю, что не увижу его больше, но я тогда не смогу жить… Почему не увижу? Почему это вдруг пришло мне в голову? Сейчас раздастся звук сообщения, и он напишет мне, как обычно: «Гейюс!» – это на его языке, который знает всего две с половиной тысячи человек в мире, означает «Привет, любимая!», так он мне объяснил.
– Что, что, что, что?.. Ну, ну, говори, не молчи! Что случилось? Тараскин? А кто? Сомов с Плужиным? Нет? Кто обидел?
Я мотала головой, не потому что не хотела говорить, а потому что не могла ничего сказать из-за слез.
– Так, ну-ка… – Таисья рывком подняла меня, так, что я ойкнула и подавилась слезами, и потащила в туалет. Там заставила умыться, прополоскать зачем-то водой рот и даже намочила сама мне голову. – Ну? Получше? А сейчас пойдем, и ты мне всё расскажешь.
И я пошла и всё рассказала. Слезы снова текли, Таисья подсовывала мне сухие салфетки и отбрасывала в сторону мокрые. Один раз в дверь заглянула учительница биологии, но Таисья махнула рукой и шикнула, и та ее больше не звала.
Я рассказала всё, с самого начала – и про то, как именно в тот день, когда Валерий Викторович сказал, что я буду играть Золушку, мне надели ботинок, и про то, как надо мной смеются, и про то, что я больше не хожу в свой театр, а мои роли играет Ангелина, и про пост, и про то, как мне всё время хочется мяса или хотя бы омлета, и – даже про страшное сегодняшнее утро. Про высокого, который хотел меня изнасиловать и ударил по голове. Я сказала, что кто-то затащил меня в подъезд нежилого дома с выбитыми стеклами, который должны со дня на день снести. И я не помню, как он выглядел. И я не знаю, как это произошло. Но это было очень страшно.
– Понятно, понятно… И потом еще этот Тараскин ударил тебя дверью… Бедная Кристинка… – Таисья задумчиво погладила меня по голове. – У какого дома, говоришь, это было?
– Там, где стройка рядом.
– А разве там нет забора?
– Есть.
– А как ты попала туда?
– Там дырка…
– А зачем ты пошла туда?
– Сфоткаться…
– Одна пошла?
– Да.
– Я поняла… Как, говоришь, он выглядел?
– Высокий…
– Наш?
– Н-нет… кажется…
– А кто-то видел, как он тебя тащил?
– Нет.
– Понятно… – Она похлопала меня по руке. – Придумала, да? Просто очень обидно, что пацаны все на тебя навалились, лоб разбили, глаз чуть не выбили, колготки испорчены, платье порвали и вообще… Да?
– Да, – кивнула я. Слезы у меня как-то сами собой высохли. Как хорошо, что я в нужный момент смогла удержаться и ни слова не сказала ей про самое главное.
– Слушай, я позвоню твоей маме. У меня сосед – отличный врач, как раз хирург. Кости режет, вправляет суставы, если выскочат… Он тебе обязательно что-то посоветует с ногой! Так, а на наших пацанов внимание не обращай, я им мозги промою! И ботинок у тебя классный! Стильный! Суперботинок, поняла? Ты знаешь что? Требуй второй такой! Будешь самая модная! Не надо в разных ходить, они и ржать не будут!
Я кивнула. Момент прошел. Плакать уже не хотелось. Телефон в сумке пикнул. Это он. Он написал мне «Гейюс! Привет, любимая!». Только я посмотрю это одна, без Таисьи, которая ничего не смогла у меня выведать, а очень хотела.
– Ну, вот и молодец. Вот и улыбка бледная
