Смуглая чайка - Левон Восканович Адян
— Уезжаете уже? — на миг оторвав помаду от губ, спросила она.
— Да, — ответил я. — Поехали?
— Я тоже? — она весело посмотрела на меня. — Вчера я пошутила. Как я могу прожить без этих гор и ущелий? Я привязана к плотине, как небо к луне. — Она засмеялась над своим рифмованным сравнением и просто так, между прочим сказала: — Вам счастливого пути.
Я не спеша спустился во двор, и здесь, среди стона, идущего от плотины, как с родным человеком, попрощался с Маратом. Он только пришел с плотины и вместе с Альвиной, душевно беседуя, поднимался на второй этаж.
— Видно, уезжаете, — сказал Марат, протягивая мне руку.
— Да, — ответил я, крепко пожимая его руку. — Уезжаю.
— Ну, тогда удачи вам, — сказал он улыбаясь.
— Я также желаю вам удачи, — глубокомысленно сказал я, радуясь, что увидел их вместе.
Альвина бросила на меня признательный взгляд и сразу посмотрела на Марата.
— Спасибо, — будто от имени обоих сказал Марат и умиленно посмотрел на Альвину. Девушка, покраснев, быстро отвела взгляд, а Марат, словно опомнившись, добавил: — Подождите, я сейчас скажу Меружану, он отвезет вас до остановки.
— Нет, Марат джан, спасибо, — отказался я. — Времени достаточно, пешком пойду. — И, выйдя во двор, направился к автобусной остановке.
Удивительно: проживая где-то, хоть и короткое время, человек испытывает странное чувство — вернется ли он снова туда или это в последний раз? На миг останавливаюсь, смотрю на окруженные высокими горами и лесами рабочий поселок и ущелье, которое в этот момент похоже на огромную чашу, наполненную солнцем.
Я поворачиваюсь, иду к остановке автобуса и здесь по пути неожиданно встречаю Венеру.
— Доброе утро, — сдержанно произносит она и отчего-то краснеет. У нее в руках изношенная авоська, в которой две пустые бутылки из-под кефира. Венера пытается спрятать авоську за спиной.
— Здравствуй, Венера. Утром ты так рано ушла, что я даже не успел увидеть тебя.
— Да, мне надо было кое-куда пойти… боялась, не успею… — говорит она, но тут же меняет тему разговора: — Портфель тоже взял. Наверное, уезжаешь?
— Да.
— Пойдем, я тебя провожу.
Медленно подходим к остановке, садимся на длинную скамью, расположенную под выступом утеса. Автобус, направляющийся из верхних деревень к районному центру, останавливается здесь.
Смотрю на часы. Есть еще сорок минут.
— Ты, наверное, шла в магазин? — указывая взглядом на авоську с пустыми бутылками, говорю я.
Она снова почему-то краснеет и отводит взгляд.
— Нет, я… Я отнесла ему поесть.
Вон оно что… Ведь только вечером она сказала, что муж ее сидит.
— Спартаку? Но ты ведь сказала, что он отсюда очень далеко, в Республике Коми?
— Не для него. Я Ваге отнесла.
Чертовщина какая-то…
— И тебе разрешили?
— Да, я договорилась с их начальником.
— И давно ты носишь ему еду?
— Больше двух месяцев. С того дня, как он здесь. Правда, долго говорить не удается, не разрешают, но еду передать разрешают.
Клянусь, на какое-то мгновение мне все это кажется недоразумением.
— И он принимает эту еду?
— В первые дни отказывался, но потом начал принимать.
Некоторое время мы молчим, не осмеливаясь взглянуть друг на друга.
— Венера, мне кажется, ты что-то недоговариваешь.
— Что именно?
— Скажи, прошу тебя, за что его посадили? Речь о Ваге.
Она вздыхает и снова, знакомым мне жестом, проводит рукой по лицу.
— Это долгая история, в двух словах не рассказать.
— Ничего, у нас много времени.
Венера какое-то время молчит, будто собираясь с мыслями.
— Ты помнишь, вчера я спросила у тебя, не приходилось ли тебе пережить боль и горечь от мысли, что ты в какое-то время отнесся безразлично к тому, что могло бы сделать счастливой твою жизнь?
— Помню.
— Вот это, кажется, и произошло со мной. Помнишь, в школе все мальчики были влюблены в меня, а я только смеялась над ними? С тобой, правда, такого не было, и это, наверное, потому, что ты не осмеливался открыться мне… Ты вчера спросил у меня, имела ли я основание смеяться над вами. Но неужели тебе не ясно, имела я или нет?
— Впрочем, ясно… Мне это стало понятно уже в тот день, когда я из нашего сада увидел, как ты села в синюю «Волгу» и уехала из села. Наша неумелая влюбленность и письма с признаниями в любви только забавляли тебя, потому что казались ребячеством. Короче, мы не выдерживали соперничества с владельцем собственной «Волги».
— Ага. И с его расточительностью тоже. И не только расточительностью, а еще и самоуверенностью, чувством превосходства не только в отношении вас, но и меня, его чисто мужской — для таких женщин, как я, весьма привлекательной — властностью. А что могли дать вы, кроме бессмысленных любовных писем с клятвами вечной верности и прочими нелепостями? Так мне казалось в то время… Глупая история, правда?
— Это смотря для кого: для кого-то, может, и глупая, а для другого — судьба. — Добавляю уклончиво: — И вообще, странная штука — жизнь.
— Да… — со вздохом отвечает Венера, прищуриваясь, глядя в сторону далеких гор. — Переехав из вашего села, мы стали жить в областном центре. Мы имели хорошую трехкомнатную квартиру в новом доме, никакой материальной нужды я не испытывала, денег у меня всегда было много, муж меня баловал, ни в чем не отказывал, был добр ко мне, заботлив и ласков…Через год у нас появился сын. Казалось, что еще нужно в жизни? Одним словом, я была счастлива.
— И долго продлилось это счастье?
— Пять лет. До того дня, как на улице меня случайно остановил Ваге.
— Ваге?
Честно говоря, задав свой вопрос, я надеялся услышать совершенно другой ответ: в конце концов, счастье жены опытного дельца (в то время Спартак, видимо, и был одним из таких дельцов) рано или поздно должно было превратиться в слезы, во всяком случае, это было бы в порядке вещей.
— Но ведь Ваге уехал в Сумгаит?
— Да, он работал на каком-то заводе. Но в те дни ехал в отпуск в деревню и на несколько дней остался у дяди в Степанакерте. Мы встретились случайно. По-моему, я шла из магазина или шла в магазин, сейчас не помню… Мы немного поговорили, он признался, что никак не может забыть меня, я засмеялась, ответив, что у меня есть ребенок и любимый муж… «Все равно я бы взял тебя с собой, если б у тебя было даже трое детей, только бы ты согласилась». Меня уже этот рзговор стал злить, и я, чтоб прекратить его, вероятно,
