Великая война - Александар Гаталица
Весь персонал санитарного поезда «В. М. Пуришкевич» пришел проводить их, когда они отправлялись домой. В доме на набережной Фонтанки не было более счастливого ребенка, чем Маруся, увидевшая свою живую маму. Лиза обняла ее и почти целиком укрыла своими распущенными волосами цвета меди. Потом Лиза показала ей все подарки, которые обещала привезти с фронта, а после этого они сели в детский уголок и играли как две сестрички. Горничная Настя, тетя Маргарита и Сергей смотрели на них, как боги с небес, а мать и дочка, удивительно похожие, теперь были преданы одна другой до последней незамысловатой детской тайны.
А Сергей мысленно снова и снова возвращался к этой операции. Вскрывал теменную крышку, останавливал кровотечение, извлекал осколок, проверял все жизненные функции мозга Лизочки, закрывал теменную крышку, и жена просыпалась как один из его чудесно исцеленных раненых. И потом снова: вскрывал теменную крышку на голове жены, останавливал кровотечение, извлекал осколок… В чем он ошибся? С этими размышлениями он вернулся на фронт, но без Лизы Сергей уже никогда не будет прежним.
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА: ОТНОШЕНИЯ В ВОЕННОЕ ВРЕМЯ
Екатерина Викторовна Гошкевич походила на Геру: волоокая, с пышной — как у оперной певицы — грудью с крупными сосками, ясно проступающими даже сквозь блузку и жакет, она была, как говорят русские, «дамой в самом соку». Хотя она и окончила женскую гимназию, свой «гражданский дух» она проявляла в том, что еще в девятнадцатом веке начала работать в одной из киевских адвокатских контор. Там ее заметил скромный помещик Бутович и женился на ней. Для того чтобы Екатерина Викторовна стала его «Катенькой», он должен был согласиться с тем, что она не откажется от работы и не переселится из Киева в его имение. Так они и жили отдельно друг от друга, виделись только по субботам и воскресеньям и посещали какой-нибудь спектакль в театре Соловцова, так что у Геры было достаточно времени, чтобы найти в Киеве своего Зевса.
В театре Соловцова во время спектакля «Бедные люди» ее, сидящую где-то на втором ярусе, заметил киевский генерал-губернатор Владимир Александрович Сухомлинов. Он — наверное, от скуки — рассматривал зал в свой театральный бинокль и, хорошенько повернувшись, увидел Екатерину Викторовну. Прежде всего он заметил ее грудь («Бог мой!»), потом соски (снова «Бог мой!») и в конце волоокий взгляд голубых глаз (еще одно протяжное и тихое «Бог мой…»). Случилось это в 1904-м или в следующем, 1905 году. Генералу в то время было под шестьдесят, а прелестной секретарше тридцать, но это не помешало им очень быстро договориться. Она работает? Не имеет значения. Замужем? И того меньше. Генерал обладал импозантной фигурой, а на его лице, напоминавшем надутый воздушный шарик, красовались слегка подкрученные усы и густые рыжие брови, которые он каждое утро зачесывал вверх. Низкий голос и запах черного табака на губах дополняли его портрет. Волосы того же самого рыжего цвета, что и усы, сохранились только возле ушей, и он тщательно скрывал это под головным убором. От всего его облика исходило ощущение опасности. Так Гера нашла киевского Зевса, но в дальнейшем все шло не очень гладко, так же как это случалось и в мире греческих богов.
Скромный помещик Бутович любил жену и не собирался так просто отпускать. Вместо этого, сжав зубы, он отправил ее в свое имение Силки, под бдительный надзор одного из своих слуг. Это ожесточило рыжеватого генерал-губернатора, сразу же решившегося на «лобовую атаку» и «освобождение из ссылки», но тут ему вручили секретную записочку, попахивающую небольшим нарушением правил этикета, и это настолько заинтересовало Сухомлинова, что он сразу же принял у себя австрийского консула Франца Альтшуллера, представившегося старым другом Екатерины Викторовны и изложившего ему свой план. Не следует «поднимать конницу» (генерал-губернатор был кавалерийским офицером и автором нескольких трудов о роли конницы в современной войне). Жена может потребовать развода, если докажет неверность мужа. В доме Бутовых служила французская гувернантка, некая мадемуазель Гастон. Все, что нужно, это распустить по Киеву слух, что мадемуазель Гастон — любовница помещика, и уже тогда развод будет делом само собой разумеющимся. Но кто распустит слух? Для этого нет более подходящей кандидатуры, чем иностранный подданный господин Альтшуллер.
Сказано — сделано. Весь Киев направлял бинокли на второй ярус — разумеется, из злорадства — и искал там Екатерину «Сухомлинову», как ее уже называли, но в ложе никого не было. Услышав, что она замешана в скандале, мадемуазель Гастон упаковала вещи в единственный чемоданчик и сбежала в Париж. Вслед ей Сухомлинов и Альтшуллер послали некоего сомнительного и весьма опасного субъекта Дмитрия Богрова, привычного к оружию и хорошего знатока парижского дна опустившихся душ, в конце концов оказывающихся в ломбарде «Монт-Пиета». Богров должен был найти мадемуазель Гастон и предложить ей приличную сумму, но она всех удивила, отказавшись от денег и потребовав медицинского освидетельствования, которое установило, что она девица.
Услышав об этом, Сухомлинов не знал, что делать. «Как?! Француженка тридцати лет — и девственница? Этого не может быть!» Так скандал вскочил на одного из невидимых коней и без труда добрался до столицы, где вскоре стал известен самому царю. Что же делать генералу от кавалерии, как не обратиться к царю, который, по непонятным причинам, очень любит его? А царские решения диктовали обстоятельства. Поскольку в скандале был замешан очень важный военный чин, французская дипломатия сразу же приняла сторону гражданки Гастон, и у царя не было иного выхода, как только быстро разрубить этот гордиев узел. В присущем ему стиле Николай II заявил, что «мадемуазель Гастон может быть девственницей во Франции и не быть ею в России». Это послужило сигналом к тому, чтобы смиренный помещик Бутович, не тратя попусту времени, подписал развод с Екатериной Викторовной.
Теперь
