Горькая жизнь - Валерий Дмитриевич Поволяев
Пока не находил.
К сгорбленному мстителю подошел Гаврилов, досмолил до конца крохотный чинарик – впрочем, от огня боли он совсем не ощущал – отвык; произнес со вздохом:
– Шли бы вы, подполковник, спать.
Гаврилов был человеком вежливым, к народу обращался на «вы», и выбить из него эту вежливость лагерная охрана не смогла.
– Вряд ли я усну, товарищ полковник, пока не прикончу последнего из тех, кто измывался надо мною, – хрипло прошамкал губами человек.
Это был Савченко, в прошлом – дивизионный начфин, старый знакомый Гаврилова. Бывший командир полка хорошо понимал его, с новым вздохом наклонил голову: а ведь у него тоже был свой счет с такими как Квелый, Мосер, Дуля. И пока он не поквитается с ними, тоже спокойно не сможет спать.
– Уже давно не могу уснуть, товарищ полковник, – хрипло, разбито, будто бы давясь гайками, ни с того ни с сего оказавшимися у него в глотке, прошамкал Савченко, – извините.
– Все равно спать надо, – упрямо проговорил Гаврилов и подивился своей тупости – не то ведь он говорит, совсем не то… – Иначе ведь сил у вас не будет, а это… – Гаврилов развел руки в стороны.
– Чем старее становится человек, тем меньше он спит – это закон, – Савченко закашлялся, выбил из горла что-то ржавое, застойное, – не иначе, как кусок железа. Дышать бывшему начфину сделалось легче. – Странный, конечно, закон, но что есть, то есть, товарищ полковник.
Опершись тяжело, криво на старую винтовку, Савченко поклонился Гаврилову и осторожной, почти беззвучной тенью двинулся дальше. Гаврилов понял: бывший подполковник обязательно найдет тех, кого ищет. Если бы он не хотел их отыскать либо боялся – обязательно бы отступился.
Савченко не обращал внимания ни на суету, творящуюся вокруг, ни на крики и мелкие потасовки, происходящие между враждующими группами уголовников, – собственно, они имели место всегда, во все времена; даже на фронте, случалось, солдаты соседних взводов дрались на кулаках, – это было законом. Одинокий, угрюмый, он тщательно прошерстил группу уголовников, решивших отплыть в «вольный поиск».
Хотиев отпустил их с легкостью – толку от этих куражливых крикунов никакого, только базар да суета. Попади они на фронт в штрафную роту, через сутки от них не осталось бы ни одного человека.
Бывший начфин ходил по бивуаку уголовников, присматривался ко всем подряд. Вообще-то он выискивал «мастерового умельца» Пскобского и не находил, – тот словно бы сквозь землю провалился. Другого объяснения не было – исчез перетрухнувший мужик.
– Слушай, Савченко, может он того… Сам себя под лемех бульдозера засунул и в могилу, а? – спросил у бывшего начфина зек, знавший его по бараку.
Оказывается, зеки умели не только физиономии опускать под злыми взглядами барачных «кумов», умели и шутить – не исчезло еще в них это качество. Шутка, конечно, кондовая, чугунная, на шутку и не очень-то похожая, но что было, то было.
– Здесь он, тут находится, – на полном серьезе прошамкал бывший начфин. – Никуда не подевался.
В разных сказках и складных песнях про таких людей, как Савченко, говорят, что из них можно делать что угодно – и чугунные рельсы отливать, и гвозди ковать, и штыки ручной работы выпускать, – они никогда не подведут, не согнутся, не затупятся. Савченко был упрям и на следующий день, часов в одиннадцать, нашел Пскобского. Тот сидел у тощего, сыро пощелкивающего костра, накрытого шапкой вонючего дыма, в окружении нескольких «шестерок» и вещал им что-то важное.
Похоже, что после того, как Квелый отправился в преисподнюю вместе со своими подопечными, командирское место пустым не осталось, – места паханов вообще не пустуют… Савченко усмехнулся: на фронте командирские места тоже не пустуют, на место убитого обязательно назначается новый командир, который, впрочем, очень скоро тоже становится убитым.
Рядом с Пскобским сутулился еще один человек, которого Савченко тоже искал – здоровый как шкаф детина, разукрашенный наколками до самых пяток, по прозвищу Малёк. Весу в этом человеке, несмотря на убогие лагерные харчи, было не менее ста тридцати килограммов. Интересно, как же он сумел наесть такие окорока?
Хоть и без сознания был Савченко, когда ему вышибали зубы, плыл в каком-то страшном кровавом мареве, а все-таки иногда светлая искра пробивала пространство, высвечивала на несколько мгновений все вокруг, в том числе и лики людей, истязавших его. Искаженные жадные физиономии эти отпечатались в мозгу Савченко как на фотопленке – мертво. Он искал этих людей.
Широкий в кости, по-медвежьи волосатый, косо ступающий по земле Пскобской где-то добыл еды – продуктовые склады на пятьсот первой стройке хоть и имелись, но были прочно заперты, – и теперь готовил обед. Судя по сочному, далеко распространяющемуся запаху – гречневую кашу с тушенкой. Причем Пскобской вел себя не по-хански, не так, как вели себя другие паханы, – те считали ниже своего достоинства опускаться до котлов с фыркающей затирухой или кашей, а Пскобской предпочитал заниматься едой сам. Как пригляделся начфин, Малёк помогал ему – был у Пскобского кем-то вроде зама.
Чутье у Пскобского имелось хорошее – через минуту он почувствовал, что за ним наблюдают, сделался ниже ростом, уменьшился в объеме, втянул в плечи крупную нечесаную голову и передал заботы по костру Мальку.
Сам начал изучать пространство. Людей в округе было много. Хотиев с помощниками решал вопрос, куда двигаться, вверх по карте или вниз, спорили до хрипоты, но к единому знаменателю не пришли. Ответ вообще пока был один: идти некуда. И прямо, и налево, и направо – всюду, словом, их ожидал один конец: гибель. Оставалось лишь давать последний смертный бой, чтобы властям неповадно было обижать поколения зеков, которые пойдут за ними следом. А без зеков страна не останется, зеки всегда были, есть и будут. Этот процесс – постоянный.
Заметив, что Пскобской начал вести себя беспокойно, закрутил головой по-птичьи кругом, чтобы видеть не только то, что находится под носом, но и сбоку, и даже сзади, Савченко присел на старый разваливающийся пень, оттянул затвор винтовки, проверяя патрон, сидящий в стволе. Патрон был новенький, с блестящим капсюлем, похожим на крохотное солнышко…
Сейчас это солнышко взорвется – немного осталось.
Пскобской продолжал крутить головой, он словно бы подвис в пространстве, в невесомости – не знал, что происходит, на что можно опереться ногой или рукой, что может стрястись через пять минут, через семь, десять… Савченко улыбнулся злорадно.
Хуже нет состояния, в котором пребывает сейчас этот неожиданно растерявшийся человек. Провальное
