Кроме шуток - Сара Нович
Мартас-Винъярд: Эльдоглядо в реальной жизни
В 1694 году глухой плотник Джонатан Ламберт и его жена Элизабет прибыли на Мартас-Винъярд в числе переселенцев из колонии Массачусетского залива. У многих колонистов, происходивших с юга Англии, из Кента, были общие предки, а передвижение между островом и материком было затруднено, и поэтому в течение почти целого столетия в это сообщество практически не привносилось нового генетического материала. Каков результат? Высокая распространенность наследственной глухоты.
Цифры
• Численность глухих на Мартас-Винъярде достигла своего пика в 1850‐х годах.
• В то же время в Америке примерно 1 человек из 5700 был глухим.
Но
• На Мартас-Винъярде это соотношение было 1 к 155.
• В городе Чилмарк оно было 1 к 25.
Цифры (продолжение)
• 1 из 25 – это 4 % всего городского населения.
• 1 из 155 – это всего лишь 0,6 % населения острова, но по сравнению со средним показателем по всей стране (0,018 %) разница большая.
Как вы думаете, что произошло дальше?
Жизнь в настоящем Эльдоглядо
• Глухие жители острова создали свой собственный, чилмарский жестовый язык, который теперь называется жестовым языком Мартас-Винъярда.
• Этим языком владели как глухие, так и слышащие жители.
• Они свободно общались и работали вместе.
• Слышащие люди иногда даже пользовались жестовым языком в отсутствие глухих людей поблизости.
Существует ли сейчас жестовый язык Мартас-Винъярда? Не совсем. В 1817 году в Коннектикуте открылась Американская школа для глухих, в которую поступило множество детей с Мартас-Винъярда. Они привезли свой язык с собой, со временем он смешался с французским и другими жестовыми языками, и так родился АЖЯ, на котором мы говорим сегодня.
Многие глухие после окончания учебы решили остаться на материке, а транспортное сообщение с островом наладилось, что привело к преодолению генетической изоляции и сокращению численности глухого населения. К 1952 году жестовый язык Мартас-Винъярда уже считался мертвым.
Подумайте:
Считается ли глухота инвалидностью в сообществе, где все знают жестовый язык и не существует таких проблем, как дискриминация при приеме на работу? Почему?
Всеобъемлющая боль в голове – боль, начинающаяся в ухе, идущая к виску, застилающая глаза и спускающаяся вниз по шее. Давило так, будто кто‐то наложил жгут на ее мозг, пока она спала.
Чарли легла обратно, крепко зажмурила глаза, снова открыла их, но повторная попытка не принесла ей облегчения.
Папа! – крикнула она, надеясь, что это прозвучало достаточно громко, чтобы он услышал через дверь. Он так и не пришел, поэтому она нащупала телефон и попыталась отправить ему сообщение, но буквы перед глазами расплывались. Хуже того: щурясь, она поняла, что вообще не дома. Она повернулась к кровати Кэйлы. К счастью, ее соседка еще не ушла и натягивала носки.
Ты опоздаешь.
Потом она внимательно посмотрела на Чарли:
Ты о-к?
Чарли могла только указать на собственную голову. К ее удивлению, Кэйла подошла и пощупала ее лоб.
Температуры нет. Это хорошо.
Чарли поморщилась. Она была рада, что Кэйла здесь, но в то же время жалела, что та прикоснулась к ней – боль теперь сосредоточилась в том месте, где только что была рука Кэйлы, словно под воздействием магнита.
Позову дежурную.
Спасибо, – выдавила из себя Чарли.
Первый раз болеть в школе хреново. Держись, все будет в порядке.
У Чарли ничего не было в порядке, и хотя ей это и в голову не приходило, пока Кэйла не сказала, тот факт, что родителей нет рядом, еще больше усилил ее страх. Их дежурная, Мишель, проводила ее в медпункт, и Чарли шла, вытянув руки перед собой, как лунатик, – боялась широко открывать глаза на утреннем солнце.
Имея за плечами десятилетний опыт общения со школьными медсестрами, ничего хорошего Чарли не ожидала. Она помнила известную шутку времен средней школы: если принести медсестре О’Лири собственную отрубленную руку, первым делом она все равно предложит тебе таблетки от желудка. Когда Чарли поступила в Джефф, там было принято подозревать учеников в пристрастии к наркотикам – вне зависимости от жалоб медсестра требовала озвучить список запрещенных веществ, которые употреблял пациент, как будто другой причины для плохого самочувствия у подростков не было. Так что Чарли ожидала, что ей дадут тайленол, и то если повезет, а в прошлый раз он ни хрена не помог. Но ее цинизм мгновенно испарился, когда медсестра встала со своего вращающегося кресла и спросила:
Чем я могу тебе помочь?
Если не считать общения через переводчика во время ее последнего визита в Колсонскую детскую больницу, Чарли никогда не удавалось понять, что говорят медицинские работники. Она вспомнила записки, которые прикалывали к ее рубашке в начальной школе, приемы, на которых врачи и ее мать разговаривали, игнорируя ее присутствие.
Эй? – Медсестра помахала рукой.
Голова болит, – сказала она. – Сильно.
Медсестра открыла большой белый шкафчик с лекарствами, взяла одну из бутылочек, начала откручивать крышку, но передумала и поставила ее на стол.
Ты что‐нибудь принимала за последние сорок восемь часов?
Несмотря на бороздящую голову боль, Чарли слегка улыбнулась. Некоторые вещи были неизменными.
Нет.
Медсестра жестом подозвала ее подойти ближе, надела на термометр пластиковый чехольчик и велела ей открыть рот.
37, идеально.
Мне холодно, – сказала Чарли.
Но медсестра просто высыпала две таблетки ей в ладонь и сказала, что она может полежать, пока они не подействуют.
Спасибо.
Чарли отдернула шторку, отгораживающую три койки, накрытые одноразовыми простынками. Она легла, но люминесцентный свет резал сквозь веки.
Простите? – позвала она медсестру, надеясь, что та сможет выключить лампы.
Нет ответа. Придется снова вставать. Может быть, подумала Чарли, если сделать это как можно быстрее, ее тело не успеет осознать, что оно двигается. Она бросилась к шторке, и ее немедленно вырвало на серый кафельный пол вчерашним куриным салатом. Когда она снова открыла глаза, перед ней стояла медсестра, старавшаяся скрыть
