Черный Дождь - Карл Ольсберг
— Герр Везель? — пронзил темноту чей-то голос.
Он попытался ответить, но его рот оказался заполнен какой-то едкой жидкостью. Кто-то тряс его за плечо. Он открыл глаза. Свет одновременно испугал и успокоил его. Ему пришлось сосредоточиться, чтобы изгнать из сознания кошмарные образы. В это мгновение он с трудом осознавал, где находится и что его окружает. Наконец ему удалось разглядеть лицо медсестры, которая склонилась над ним. Она выглядела обеспокоенной.
— Как вы, герр Везель?
Он попытался улыбнуться, но по ее глазам понял, что его улыбка превратилась в гримасу боли. Медсестра была симпатичной, а складка беспокойства на лбу придавала ее круглому лицу трогательную серьезность.
— Все… в порядке, — с трудом выговорил он, но срывающийся голос и сбивчивое дыхание говорили, что все совсем не так.
— Я лучше пойду и позову старшего врача. Я мигом.
Она исчезла, прежде чем он успел ответить. Его тело было липким от пота. Он потянулся за стаканом воды, который стоял тумбочке у кровати, и понял, что даже это простое движение дается ему с трудом. Вся полость рта и гортань были охвачены огнем. Он набрал в рот воду и выплюнул ее обратно в стакан вместе с кровавой слюной, а затем огляделся. Кровать рядом с ним была пуста. Вчера здесь лежал пожилой мужчина, апатичный и неразговорчивый. Он должен был быть в отделении интенсивной терапии, но Герд знал, что туда не кладут жертв радиации, которых все равно было уже не спасти. Судя по лицам врачей, а их он достаточно повидал за последние несколько дней, ему тоже не давали ни малейшего шанса. Он слишком долго подвергался воздействию радиации, вдохнул слишком много зараженной пыли и дыма. Два часа он пролежал среди погибших друзей в чертовой камере полицейского управления Карлсруэ, не в силах пошевелиться или даже дать знать о себе криком. Бен бросил его — решил он тогда и проклинал друга. Лишь потом он осознал истинные масштабы катастрофы.
Когда его нашли, то чуть не упаковали в мешок для трупов. Солдаты в защитных комбинезонах не могли поверить, что он все еще жив. На вертолете его доставили в лагерь скорой помощи, а через два дня перевели в университетскую больницу Эппендорф в Гамбурге.
У Везеля выпали волосы и зубы, кожа по всему телу потрескалась. Если бы не сильные обезболивающие, которые ввели ему врачи, он, конечно, попытался бы покончить с собой, узнав, что стал жертвой террористической атаки с применением ядерной бомбы, и поняв, что его шансы на выживание близки к нулю.
Главное управление полиции располагалось всего в километре от эпицентра взрыва. То, что он вообще остался жив, было почти чудом. Но, вопреки ожиданиям, его состояние улучшалось. Боль утихла, кожа затянулась, приступы тошноты стали реже. Через две недели он решил, что идет на поправку и скоро сможет покинуть больницу. Врачи, однако, не разделяли его оптимизма. Лучевая болезнь обычно протекает так, что вначале пострадавшие чувствуют себя лучше. Еще слишком рано было судить о реальных масштабах ущерба. В его груди снова поселилась тревога, которая росла с каждым днем. Вскоре он понял, что врачи были правы. Снова по всему телу пошла сыпь, образовались гнойники, которые не хотели заживать, как их ни обрабатывали мазями. Подскочила температура, и он впал в полузабытье, которое продолжалось несколько дней.
Единственным, что поддерживало его рассудок, была глубокая горячая ненависть к тем, кто сделал это с ним, и с Беном, и с Мартином, и с Вилли, и с Ханнесом, и со всеми остальными, кто погиб или пострадал в Карлсруэ. Он понимал: вероятность, что ему удастся отомстить, ничтожна. Его время почти истекло. При этой мысли слезы наворачивались на воспаленные глаза. Жизнь в источенном болезнью теле напоминала пытку, и все же он не хотел умирать!
Он попытался побороть накатывающую тошноту. Его душил кашель, но не хватало сил вытолкнуть слизь из бронхов. Ему казалось, что кто-то наступил на его горло кованым сапогом.
Герда охватила паника. Он постарался успокоиться и сделать глубокий вздох, уже успев усвоить, что чем больше напрягаешься, тем хуже становится. Поэтому он повернулся на бок, и спустя полминуты дышать стало легче. Наконец пришел врач вместе с симпатичной медсестрой. Он не потрудился поинтересоваться у Герда о его самочувствии. Вместо этого врач быстро осмотрел его зрачки, затем сделал укол, записал что-то в папке-планшете и ушел. Медсестра осталась. Герд попытался прочитать на табличке, приколотой к ее груди, имя, но надпись расплывалась перед глазами.
— К вам посетитель, — сообщила она. — Если вы не возражаете.
Посетитель? Кто бы это мог быть? Родители погибли, а с остальными родственниками он уже много лет не поддерживал отношений. Если кто-то из них решил посмотреть, как он отдаст концы, почему бы ему не пойти к черту!
— Кто? — хотел спросить он, но голос его подвел. Тем не менее сестра поняла его вопрос.
— Это политик. Людгер Фрайманн, председатель Партии немецкого народа.
Герд нахмурился, призадумался, а потом согласно кивнул.
Он знал из новостей, что Партия немецкого народа после теракта приобрела огромную популярность и одержала сенсационную победу на выборах в Ландтаг, прошедших две недели назад. И вот теперь ее лидер пришел к нему, никому не известному, отличившемуся лишь тем, что был одним из выживших в Карлсруэ. Видимо, ПНН была единственной партией, которая действительно серьезно отнеслась к беспокойству и гневу людей.
Фрайманн явился в компании мускулистого мужчины в темном костюме, очевидно, телохранителя, и блондинки средних лет с опущенными уголками рта. На лице блондинки сидели овальные очки в золотой оправе. Сам председатель ПНН был лыс и невысок, с пронзительными синими глазами, смотревшими из-под кустистых бровей. Он не улыбался, когда протягивал руку Герду.
— Герр Везель, от имени Партии немецкого народа я хотел бы выразить вам свое сочувствие в связи с тем, какие страдания постигли вас и ваших друзей!
Герд пробормотал слова благодарности, удивившись, откуда это Фрайманн знает о его друзьях.
— Я слышал, что незадолго до теракта вас арестовали, потому что вы протестовали против демонстрации исламистов, — пояснил Фрайманн. — Моя партия считает возмутительным, что наши силы правопорядка вместо того, чтобы защищать нашу страну от террора, арестовывают честных немцев, отстаивающих честь нашего Конституционного суда!
Герд чувствовал, как к нему постепенно возвращаются силы. Может быть, дело было
