Шлейф - Елена Григорьевна Макарова
Утро выдалось прохладное, ветреное. Яркие кленовые листья носились в воздухе и оседали на головных уборах.
Видимо, все доктора юридических наук имеют что-то общее в облике, — подумал он, бросив взгляд на покойного. — Те же усы, облегающие верхнюю губу, те же большие глаза, только теперь закрытые, но не до самого предела.
Светские похороны тянутся не в пример дольше иудейских. В указанное время религиозные евреи собираются в ритуальном зале и обращают свои молитвы и прощальные слова не к видимому лицу, а к упаковке, готовой на вынос. Дежурная процедура завершается погружением в землю савана с телом и чтением Кадиша. Ни венка, ни цветка.
А здесь все с букетами. Владимир Абрамович хоть и не дышит, но присутствует, и лоб его открыт для целования.
Павел Исаевич занял очередь. Народу собралось немало, одних Заславских целая дюжина, и каждый желал приложится ко лбу еще целой, во всех отношениях, личности.
— Немыслимо, ужасно, невозможно, — говорил Яков Абрамович стоящему рядом с ним в очереди Павлу Исаевичу, — помню Володю малышом… в 1887 году, когда я получил диплом юриста, он еще под стол не ходил… Он легко мог бы получить докторскую степень… Хотя зачем она ему… теперь… Немыслимо, ужасно, невозможно.
* * *Пространный некролог, написанный Люблинским и опубликованный в «Былом» с запозданием, был целиком зачитан автором в номинальном присутствии виновника.
Так распорядилась Полина Абрамовна.
«Скончался наш друг, Владимир Абрамович Канторович, литератор, общественный деятель, постоянный сотрудник «Былого» и других современных изданий.
Русская публицистика потеряла в нем чуткого, пытливого человека, обладавшего в высокой степени тем, что можно назвать чувством справедливости и общественной совестливости. Это сказывалось в его злободневных статьях и соответствовало его внутреннему облику. Таким знали его близкие, друзья и знакомые, все, кому приходилось сталкиваться с ним на жизненном пути.
Политика текущего дня с ее дрязгами не была его подлинным призванием. Его интересовали общие политические идеи в их культурно-философском преломлении.
С удалением от активной политики и непосредственного участия в общественной деятельности во Владимире Абрамовиче креп интерес к истории русского общественного движения, преимущественно недавнего его прошлого. За короткое время при самых неблагоприятных условиях Владимиром Абрамовичем были написаны и напечатаны в «Былом» статьи «Александра Федоровна Романова», «Французы в Одессе»; в «Еврейской Летописи» напечатана статья «Бунд» накануне февральской революции». Подготовлены к печати литературные портреты-характеристики Хрусталева-Носаря и Ф. Ф. Линде. Эти работы являются не только историческими очерками различных моментов революционного движения, но и небольшими этюдами по истории русской революционной интеллигенции. В этих изящных по форме произведениях, проникнутых живым, страстным чувством и остроумием, Владимир Абрамович обнаружил мастерство литературного портрета и искусство психологического анализа».
Усопшим был задуман и начат в сотрудничестве с Давидом Заславским, здесь присутствующим, основательный труд по истории Февральской революции. Созданию «Хроники» предшествовала огромная работа по сбору и систематизации материала в Музее Революции. Болезнь прервала…
Павел Исаевич замешкался. Напрашивалось упоминание тюрьмы, послужившей причиной, но в некрологе об этом не говорилось.
«Владимир Абрамович умер молодым, всего тридцати семи лет. Дарование его только развертывалось. Он любил искусство, философию, поэзию — любил это, как свой внутренний, интимный мир, куда можно уйти от политики и экономики. Однако служба поглощала значительную часть его сил, и он не мог, как хотел, отдаться вполне литературе и науке. Последние годы он заведовал экономическим отделом в петроградском отделении комиссии внешней торговли и часто над экономическими вопросами работал больше, чем этого требовала служба. Свои собственные силы он экономить не умел, не умел беречь себя. Лишь ближайшие друзья знали, что Владимир Абрамович пишет стихи и в 1915 году издал книжку под псевдонимом «Канев». Скромность и строгость к самому себе были его отличительной чертой».
Во время долгой речи, несколько тут переиначенной, не утихал ветер и листья не прекращали падать на головные уборы и одежду присутствующих.
Место Павла Исаевича заняла Полина Абрамовна. По бумажке, вклеенной в черный дневник, написанный человеком, лежащим ныне в гробу, она прочла посвященное ей стихотворение.
«Отчего мои песни печальны?
Не отвечу… Не знаю… Люблю…
Может быть, от того что прощальны
Те мгновенья любви, что ловлю.
Отчего так безрадостна осень?
Кто украл красоту моих дней?..»
Вдовий голос дрогнул, читать далее не стало сил. Подхваченная Шурой, Лекой и Розой, она была отведена в сторону для утешения.
Прощальные мгновения любви, пора безрадостной осени — все вдруг сложилось в объемную лиро-эпическую картину. Так бы и стоять застывши, да разбушевавшийся ветер сносил с ног, и Полина Абрамовна дала знак стоявшим поодаль могильщикам.
Крышка, оплетенная искусственными цветами, легла на гроб, и Владимир Абрамович был опущен в землю.
Завершающий этап по темпу не отличался от иудейского. Лопаты стучали, яма, заполняясь землей, вырастала в холм. Выпукло-вогнутая колыбель смерти покрывалась цветами и венками.
— Последние листы книги были уже в наборе, когда серьезно заболел мой любимый друг и соавтор, — начал свою речь Давид Заславский, обращаясь уже не к номинально присутствующему усопшему, но к сырой земле, принявшей тело. — В тяжких страданиях, лежа в постели, он еще держал корректуру, но дожить до выхода в
