Михаил Садовский - Под часами

- санитары страны... - это Люба, это Мила... - представил он, и девушки дружно кивнули... - Давай! - Автор сел, поставил чемоданчик на пол, зажал его между ног, взял чашку за бока, вместо ручки, кивнул девушкам "Со свиданьицем" и медленно, не махом, выпил водку.

- Наш человек! -- Удовлетворенно сказала Мила.

- Вась, а Вась, спасибо за заботу! -- Ласково поддержала Люба и подмигнула непонятно кому. -- А вас как зовут?

- Автор.

- Как? -- Переспросил парень

- Пишете? -- Дополнила Люба

- Да, так, ладно, - папа погорячился, Авторитет Революции вместе.... Время такое было, - ответил он и хотел встать. -- Спасибо вам. -- Но общество запротестовало...

- Куда ж вы от нас хотите убежать, товарищ Автор? -- Ласково спросила Люба и просунула свою руку под его... - еще по одной, и я провожу вас к маме... а то заблудитесь... она далеко тут?

- Да прямо на центральной аллее...

- Ну и найдем ее скоро, Автор, не сомневайся! -- Люба подвинулась совсем близко, уперлась грудью в его локоть. -- Вась, а Вась, разрешишь... проводить товарища, а то заблудится? -- она посмотрела ему в лицо, вся изогнувшись... первая бутылка скоро опустела... потом опорожнили и ту, что доставил он... голова плохо соображала...

все путалось... Любу он назвал несколько раз Таней, она куда-то вела его, упираясь плечом в бок, а все туловище ставя наискось, как подпирают в деревне балясиной падающий забор, потом они оказались в каком-то домике в кабинете на засаленом продавленом топчане. В окно бил фонарь, муха монотонно гудела у стекла, и последние слова, застрявшие в его сознании были сказаны раздраженным Любиным голосом: "Да не бойся ты, глупый, мы ничего твоей маме не скажем... - и ласково добавила, - глупенький! Вот так! Вот так!.. " -- Он провалился куда-то глубоко, глубоко... и почувствовал только необыкновенное облегчение: "Будь, что будет! " И падал, падал бесконечно, уже не заботясь о том, что внизу, и что разобьется насмерть...

Проснулся он от Любиных потряхиваний и ласкового голоса:

- Вставай, вставай, Авик! Ну и здоров ты спать! -- Он открыл глаза. Она стояла над ним в синем рабочем халате, волосы повязаны косынкой -- лицо яркое, накрашенное -- только губы без помады. -- Ты что ж, и на работу так встаешь каждый день?

- А я не встаю... - Лениво ответил Автор, любуясь собеседницей и удивляясь, что она так ловко попала в его уменьшительное имя, что, оказалось, ему очень приятно.

- Устроился! Скорей вставай! Шеф скоро заявится. А как же не встаешь? Чем на хлеб с икрой зарабатываешь? -- Она смотрела внимательно и серьезно...

- Да, так... - он сел на кушетке. - Я же автор...

- Не понял юмор! Давай умываться! -- Она протянула ему свежее полотенце... - А я вот тут, - говорила она за его спиной, когда он вернулся в комнату и рассматривал себя в зеркале, - убираю могилы, подметаю...

- Что ж так? -- обернулся он.

- Брезгаешь, что-ли, не пойму... - она говорила вполне интеллигентно и не развязно... - вчера то он ее и не разглядел... - на мой диплом Бауманского института шишь, что заработаешь... сто двадцать рэ, да и люди тут какие попадаются... вот, - она подошла, встала напротив и крепко поцеловала его в губы... - он смутился, и она, заметив это, продолжила уже совсем тихо, - классный ты мужик... правда...

небось опять женатый? -- Он кивнул. -- Ну, вот, сокрушенно вздохнула она. -- И еврей, небось, раз на это кладбище пришел...

- Пополам.

- Ну, на лучшую половину-то?

- Как это?

- Мать еврейка? -- Он кивнул. -- Значит, еврей!.. Эх!

- А ты что, евреев не любишь?

- Ну, ты подумай! А что ж я целую ночь делала? -- Она сладко засмеялась, - Или не помнишь ничего?.. ну, ты правда, вчера хорош был... я очень люблю евреев...

- Да? -- Спросил он, смущаясь...

- У тебя неприятности? -- поинтересовалась она, как давняя знакомая, и он с удивлением уставился на нее... - Пойдем. Я тебя провожу. Покажешь, где могила. Убирать буду. Бесплатно, не бойся...

- Я, - начал он.

- Ты только иногда приходи... мне с тобой хорошо... и поговорить можно... - она двинулась к двери, обернулась, взявшись за ручку, и сказала доверительно... - ты не думай... я не такая... ну, не со всеми так... а скажи... только... и вообще... задохнулась я тут... думала найду себе еврея и... уеду отсюда, а вы все ребята женатые... как стоящий -- так женатый... ты не бойся... твоей не грозит ничего... ты ее любишь? -- И сам не зная, почему он так откровенно и охотно говорит с этой чужой женщиной, он ответил:

- Очень. Знаешь, очень люблю...

Теперь он один сидел на влажной скамеечке за этой черной свежевыкрашеной оградой. И как в любой из сотен раз, что бывал здесь, разговаривал с мамой, не замечая редких посетителей, проходящих мимо... но что-то внутри, может быть, какое-то неосознанное предчувствие подсказывало ему, что сегодня разговор будет совсем не простым... а когда ему просто было разговаривать с мамой?.. пусть так, значит, особенно важный... и то, что он не мог объяснить себе, откуда это предчувствие, и почему именно сегодня такой решительный день, заставляло его нервничать... может быть, предстоящий разговор с Татьяной -- она волнуется... А он даже не позвонил... мог же с телефона из кабинета, где провел ночь... постеснялся этой женщины... боже, боже, какая-то нелепость... напился после разговора с Сукиным, когда тот сказал ему нечто вообще не укладывающееся в голове, что он умеет рисковать ради стоящей цели, и он не присягал жить с зашитым ртом... этот простачок Сукин со стихийными, как казалось ему, стихами, вдруг предстал философом... и эти стихи, что он читал на память... чужие стихи, не свои... так легко он вынул их из глубины, так пережито все это было и убедительно: "... он шире и плотней меня, солидный и с брюшком, / но я не прожил бы и дня с таким замерзшим ртом... " Люди проснулись. Все. Что это значит? Он закрывал глаза, он жил, как страус, или временами просто жил... сегодняшним днем, как и должен жить человек, на самом-то деле... но, если на груди камень, и тяжело дышать... что будет завтра? Мама? И каждый ли должен думать об этом? Но как не думать, если тяжело дышать? Это само думается!..

- Ты знаешь, что такое черта оседлости?... Нет. ты не знаешь, что такое черта оседлости... ты слишком мало сомневаешься... это твоя профессия... если ты всерьез... все, что говоришь людям, надо проверить самому... все... а ты мало сомневаешься! Так проще? Подумай: они повернули эту черту, провели ее с другой стороны тоже... а раз так... ты не можешь ни назад, ни вперед... и если уж все равно рисковать... люди не могут больше жить в гетто, понимаешь, если уж все равно рисковать... раньше нельзя было двинуться вперед -- черта... теперь нельзя двинуться ни назад, ни вперед... они слишком пережали, слишком сдавили... теперь все... где тоньше, там и рвется... "граница, действительно, на замке", но любой замок можно открыть... граница на замке... она сзади, а впереди- ограда, бетонная стена... стену прошибать труднее... значит, сломают замок... это так просто... надо только думать...

хорошо думать... если толпа навалится на ворота... или упадут столбы вместе с воротами, или треснет щеколда и лопнет дужка замка... мальчик, и ты пойдешь в толпе тоже... у тебя нет выбора... хочешь уцелеть - иди в середине, не выбивайся к краю... что ты так смотришь на меня... должна же я, наконец, сказать правду, которая свела меня в могилу... принципами не торгуют, но не надо молчать о них, потому что они затягиваются, зарастают, и их уже не найти в глубине сорняков...

Я учила тебя говорить правду. Всю жизнь я учила тебя этому. Может быть, неправильно учила, потому что, если бы учила правильно, ты бы прежде всего не врал сам себе -- тогда остальное просто... ты меня не слушаешь... послушай, послушай...

если ты можешь сказать самому себе: я не знаю, где правда, обязательно ее найдешь... если не сделаешь этого, превратишься в Лысенко... и не решай за все человечество... у заблуждений больше адресов, а если добавить к этому ложь... я виновата перед тобой, когда молчала в ответ на твои вопросы, но чужая правда всегда чужая... надо найти свою... найти тебе самому... наступает такой момент, когда уже невозможно отложить это на другой день... даже на другой час... вперед идти всегда легче... и мне не нравится, как ты выглядишь... ты что, поссорился со своей женщиной... прости, женой... матерям редко нравится сыновий выбор... они ревнивы, как все женщины на свете, но нет ничего точнее женской интуиции... думай, сын, думай, я учила тебя этому всю жизнь... этому! Учила!.. я же так жила тобой... по-моему мы теперь не скоро увидимся... но не забудь придти попрощаться...

- О чем ты, мама?! Мама!.. -- Но она больше не откликалась. Он сидел, повесив голову, опираясь руками на колени...

- Эй, ты што? -- Люба тронула его за плечо... - Тебе плохо?.. - Он поднял на нее глаза, долго смотрел, качая головой взад-вперед, вроде бы в знак согласия, и потом тихо сказал:

- Мне хорошо... теперь мне хорошо Отрыжка

Река времени с шумом врывалась в узкую горловину. Под этот шум вскипали бесконечные споры на кухнях и в тихих углах квартир, они кончались ссорами друзей и бессоными ночами супругов, проклятьями живущих на разрыв детей, фанатичными воплями стариков и насмешливым недоверием внуков. Шла тихая гражданская война. Неугодных выбрасывали за борт, а сильно шумливых и глумливых, не желавших воспользоваться удачей, прятали в проверенные подвалы, пропитанные кровью и криками истязаний. Шаг через ту самую "черту" был шагом без права возврата... навсегда... неизвестность и пустота пугали многих, безвестность и простор привлекали убежденных и отчаявшихся. Рушились семьи. Рвались любовные привязанности. Разноречивые письма, просочившиеся с оказией, только распаляли пламя "возгорешееся из искры"... и все было правильно в "их" теории: "и верхи не могли, а низы не хотели"... у слова еврей появился новый синоним: "шанс"! Пусть через боль и грубые страдания души и тела, как предписано этому народу, но верный шанс пересечь черту оседлости... смешанные браки стали желанным козырем, а те Шапиро и Рабиновичи, что прятали свою "проказу" под бгополучным пятым пунктом "коренной нации", вдруг вспомнили о своих корнях и бежали в Загсы и синагоги за подтверждением истинности проклятого происхождения... пресс власти так придавил камень, что еще чуть, еще одно маленькое движение круга, и кровь затопит всех: и нижних и верхних... Страх, никогда не покидавший эту землю, пропитавший все и всех, переполнил каждую клеточку, каждый атом... "Что вам надо для счастья? " -- Спрашивали еврея, и он отвечал: "Купить один метр границы на полчаса! "...