Николай Михин - Дача Долгорукова (Повести и рассказы)
Мы были одними из первых советских моряков, посетивших Кубу. Интерес кубинцев к нам был немалый. К причалу подходили взрослые и дети, группами и поодиночке, подходили на плотах и лодчонках. Порт был открытый. Но на борт никого не пускали. Помимо нашего вахтенного матроса у трапа находился представитель народной милиции (вроде нашей Красной гвардии). На борт пропускались только грузчики и официальные лица, которых в Касильде было немного. Чаще других теплоход посещал шипшандлер (человек, занимающийся снабжением судов продовольствием) по имени Раймонд.
Нам с Андреем как-то довелось побывать в гостях у Раймонда. Многие из членов экипажа, в том числе капитан, побывали на организованной Раймондом экскурсии в латифундию его брата, где мне больше всего запомнилось обилие манговых деревьев и попугаев. Фотографировались верхом на мустангах. Брат, хоть и латифундист, революцию принял восторженно, видел в ней гарантию независимости страны от Соединенных Штатов. Он с семьей жил отдельно, за пределами Касильды. Раймонд жил неподалеку от порта с родителями и маленькой дочуркой. Дочка была беленькая, такая воздушная, как ангелочек, и звали ее Анжелой. Раймонд тоже принял революцию, но жена его, американка предпочла мир свободного бизнеса в одном из южных штатов Америки послереволюционному неустройству чужой для нее страны, в которой она оставила мужа и дочь.
Многим морякам показалось странным появление на борту симпатичной девушки на вид лет двадцати. Вахтенный штурман подвел ее ко мне, так как уборщики (а я был, простите, уборщиком) самые свободные на судне люди, в смысле свободного времени, и попросил поводить ее по теплоходу, рассказать о нашей жизни, ответить на вопросы. Показать было несложно. ОбЪяснить == сложнее. Ответить на вопросы == еще сложней. Из испанского языка я успел выучить десятка три слов. По-английски мог обЪясняться только с лоцманом да, с грехом пополам, с продавцом припортового магазина. Ее ярко выраженное испанское произношение подчас делало знакомые мне английские слова просто неузнаваемыми. Выручала жестикуляция, хотя к ней старались прибегать редко. Для начала мы представились друг другу. Ее звали Арминда. На вопрос, кем работает, ответила, что она = революционерка. Уточнять я не стал. Показал ей каюты матросов и мотористов в кормовой надстройке. Поднимались на ботдек, посидели на перевернутой рабочей шлюпке. Водил ее в нашу столовую, но время было между завтраком и обедом, поэтому попробовать флотского борща я предложить ей не мог. Уже тогда, в столовой, я заметил, что ее заинтересовал стройный в белой форменной рубахе с гюйсом, молодой человек, наводящий там порядок. Это был Андрей. Потом, когда мы сидели с Арминдой в Красном уголке за журнальным столиком, Андрей вошел и приобщился к нашей беседе, в течение которой она время от времени поглядывала на нас (чаще == на
него), перелистывая подшивки газет. Разговор был ни о чем. Андрей неплохо говорил по-английски, чем еще больше заинтересовал нашу гостью.
На следующий день Арминда не поднималась на борт, а вызвала меня (а не Андрея) на причал и пригласила нас с ним вечером к себе в гости. Я согласился от имени обоих. Она обещала встретить нас в восемь часов вечера при входе в городок.
Андрей договорился с поварихой о замене его на время ужина, после чего мы записались в увольнение. Тогда с увольнением на берег на Кубе было просто, тем более, что помполита в этом рейсе не было. Мы выслушали наставления, как вести себя на берегу, и точно в условленный час были в условленном месте. Несмотря на вечернее время было очень жарко. На мне была безрукавка == "бобочка", Андрей был в той самой флотской парадной рубахе навыпуск наподобие робы. Сумерки еще не успели опуститься на землю. При переводе часов на местное время для удобства совместной работы экипажа и грузчиков капитан оставил разницу в один час, так что местное время было не двадцать, а девятнадцать часов.
Перед нашими глазами проходил нарядный карнавал, явление для кубинцев обычное. Мы же немного стеснялись, были скованы. Арминда появилась неожиданно, как из-под земли выросла. Она была весьма оживленной и радостной. Ее настроение поневоле передалось и нам. Скованности не стало. Вскоре мы совсем адаптировались, как бы даже слились с толпой. Вокруг гремели мелодии энергичных испанских ритмов. От разнообразия пестрых нарядов кружилась голова. Люди пели, плясали, что-то скандировали... Такого нам видеть доселе не приходилось.
Арминда жила в небольшом одноэтажном домике с мансардой в центре Касильды. Тихий тенистый дворик. Окна с резными ставнями, открытые настежь и обтянутые мелкой сеткой для защиты от назойливых кубинских комариков == москитов. Мы осмотрели домик. Прошли по комнатам. Все скромненько, ничего лишнего. Много цветов. Видно, что здесь живет молодая женщина. В ее рабочем кабинете (всю жизнь мечтал иметь рабочий кабинет в квартире) == письменный стол, полки с книгами. На столе тоже книги. И рукописи. На стене над столом == портрет какого-то военного. Елки-палки, да это же тот самый Василий, из-за которого мы с Андреем попали в неудобное положение!.. Когда мы беседовали трое в Красном уголке теплохода, а она во время беседы между прочим перелистывала подшивку "Правды", вдруг ее внимание привлек один портрет. Она радостно закричала: "Василий! Василий!.." == как будто старого доброго знакомого встретила. Мы с Андреем только недоуменно переглянулись, попытались прочитать на газетной странице, что же это за Василий. Это нам никак не удавалось, но мы согласно закивали головами: "Си, си. Василий..." А сразу же после ее ухода вернулись в Красный уголок и, найдя тот портрет, прочитали газетный репортаж о Василии Полякове, сбившем американский самолет-разведчик... И вот этот Василий красуется с портрета на стене рабочего кабинета нашей обворожительной спутницы.
Долго в домике мы задерживаться не стали, ибо Арминда обещала познакомить нас со своим отцом, а он жил в Тринидаде, это километрах в пяти от Касильды. Впрочем, это расстояние мы прошли незаметно быстро.
Это уже был город, хотя тоже небольшой. Мне он представлялся городом-садом. Позднее, когда я читал стихи Евтушенко о Тринидаде, я как бы снова переносился на тенистые улицы этого чудо-городка.
Отец Арминды, невысокого роста кряжистый старичок в сомбреро, которое он не снимал даже за столом, жил еще скромнее дочери. Кроме маленькой спаленки в его распоряжении находилась гостиная, тоже небольшая. По центру == стол, вокруг стола = четыре кресла-качалки. Мы пили кофе, смотрели семейный альбом и тихо беседовали. Мы, правда, со стариком больше "беседовали" глазами, поскольку русского языка, как и других, кроме испанского, он не знал, а моего "багажа знаний" для разговора было явно недостаточно. Иногда он что-то скажет == Арминде, иногда я == Андрею. У них же, насколько я мог уловить, разговор был "за жизнь". Общая беседа несколько оживилась, когда я, просматривая альбом, обнаружил фотокарточку Арминды, где она была в военной форме. Вот это да! Так она не просто красивая девушка, а действительно == революционерка. Выяснилось, что она с юных лет работала в подполье, партизанила в горах в составе фиделевских "барбудос", и теперь она =
лейтенант армии Свободы, как называли себя "компаньерос". Это меня так ошарашило, что расхотелось спать. Мы с Андреем бурно восхищались, Арминда скромничала, а ее отец сидел гордый, но невозмутимый, внешне напоминая своего далекого индейского предка.
Его невозмутимость быстро погасила наши эмоции. Разговор снова вошел в спокойное русло. А я покачивался-покачивался в качалке, пока не услышал: "Е френд вонтс ту слип..." Ну, надо же так опозориться. Я моментально открыл глаза, попытался что-то обЪяснить, но... Круглые стенные часы родителя Арминды показывали двадцать два часа. Увольнение было до двадцати трех. Мы извинились и быстренько распрощались. Арминда нас вывела на дорогу до Касильды и вернулась к отцу. Мы же весь путь проделали спортивным шагом.
В Касилдьде продолжался карнавал. Яркие пестрые краски тропического дня заменили многочисленные фейерверки и факелы. Факельного шествия я тоже ранее не видал. Это было впечатляюще. С факелами шли люди в черных одеждах, некоторые несли кресты. Нам сначала стало как-то не по себе, чем-то жутким веяло от этого шествия. Позднее нам обЪяснили, что это шло католическое монашество, которое поддерживало новый режим.
У самого порта встретили Раймонда с группой приятелей. Задерживаться не стали, обЪяснив, что опаздываем.
По трапу поднялись возбужденные, улыбающиеся. Вскоре улыбок не стало по той простой причине, что мы не учли разницы между судовым и местным временем и опоздали из увольнения почти на целый час. Вахтенный предупредил, что нас с волнением ждут старпом и второй штурман, бывший за замполита как секретарь парторганизации. Капитану они вроде не докладывали. Вахтенный пошел доложить по начальству о нашем прибытии, а нас отправил по каютам. Вызова на "ковер" мы в этот день не дождались, на утро == также. После завтрака увидели, что старпом со вторым ходят дружной парочкой по палубе от средней надстройки до кормовой и назад == прогуливаются, о чем-то беседуют. А нам каково? Действительно, хуже нет == ждать да догонять... Интересно, о чем они разговаривают? Оба они выпускники Макаровки, с большим плавательским стажем, оба интеллигентные люди. Наше начальство. Нам же, виновным, не терпелось получить по заслугам. Как же обратить их внимание на нас? Старпом любил хорошие песни, мы слышали как он пел под гитару "Мальчишку беспризорного". А Лев Аркадьевич (второй штурман) сам прекрасно играл на гитаре. Кроме того, он очень любил стихи. В его каюте на книжной полке стояли томики Есенина, Щипачева... А может быть они о поэзии говорят?.. Идея показалась нам блестящей: мы взяли большой том Маяковского и стали с Андреем прохаживаться по палубе второй дружной парой. Те == от средней надстройки к кормовой, ближе к люкам трюмов, мы == от кормовой к средней, ближе к фальшборту. Первый раз разошлись, "непринужденно" беседая. Не обратили внимания. При второй встрече: "Ну, что, мореходы? Прогуливаемся? Что это у вас?.." Ага, думаем, клюнуло. Лев Аркадьевич взял томик Маяковского, повертел его в руках и передал старпому, высказав свое неприятие поэта... Что ж, бывает... Нам вернули книгу, но прежде, чем снова продолжить променаж, Лев Аркадьевич пригласил нас на беседу в четырнадцать часов к себе в каюту.
