Аполлон Григорьев - Одиссея последнего романтика

<1858>

«Прощай и ты, последняя зорька…»{237}

Прощай и ты, последняя зорька,Цветок моей родины милой,Кого так сладко, кого так горькоЛюбил я последнею силой…

Прости-прощай ты и лихом не вспомниНи снов тех ужасных, ни сказок,Ни этих слез, что было дано мнеПорой исторгнуть из глазок.

Прости-прощай ты — в краю изгнаньяЯ буду, как сладким ядом,Питаться словом последним прощанья,Унылым и долгим взглядом.

Прости-прощай ты, стемнели воды…Сердце разбито глубоко…За странным словом, за сном свободыПлыву я далеко, далеко…

Июнь 1858

Флоренция

К Мадонне Мурильо в Париже{238}

Из тьмы греха, из глубины паденьяК тебе опять я простираю руки…Мои грехи — плоды глубокой муки,Безвыходной и ядовитой скуки,Отчаянья, тоски без разделенья!

На высоте святыни недоступнойИ в небе света взором утопая,Не знаешь ты ни страсти мук преступной,Наш грешный мир стопами попирая,Ни мук борьбы, мир лучший созерцая.

Тебя несут на крыльях серафимы,И каждый рад служить тебе подножьем.Перед тобой, дыханьем чистым, божьимСклонился в умиленьи мир незримый.

О, если б мог в той выси бесконечной,Подобно им, перед тобой упасть яИ хоть с земной, но просветленной страстьюВо взор твой погружаться вечно, вечно.

О, если б мог взирать хотя со страхомНа свет, в котором вся ты утопаешь,О, если б мог я быть хоть этим прахом,Который ты стопами попираешь.

Но я брожу один во тьме безбрежной,Во тьме тоски, и ропота, и гнева,Во тьме вражды суровой и мятежной…Прости же мне, моя святая Дева,Мои грехи — плод скорби безнадежной.

36 июля 1858

Париж

«Мой старый знакомый, мой милый альбом!..»{239}

Мой старый знакомый, мой милый альбом!Как много безумства посеяно в нем!Как светит в нем солнце Италии яркое,Как веет в нем жизни дыхание жаркоеИз моху морского, из трав и цветов,Из диких каракуль и диких стихов.Мой старый знакомый, мой милый альбом,Как будто поминки творю я по нем,Как будто бы севера небо холодноеВсе светлое, яркое в нем и свободноеТуманом своим навсегда облекло…Как будто навек все что было — прошло!

7 ноября 1858

С. Петербург

«И всё же ты, далекий призрак мой…»{240}

И всё же ты, далекий призрак мой,В твоей бывалой, девственной святынеПеред очами духа встал немой,Карающий и гневно-скорбный ныне,

Когда я труд заветный кончил свой.Ты молнией сверкнул в глухой пустынеБольной души… Ты чистою струейПротек внезапно по сердечной тине,

Гармонией святою вторгся в слух,Потряс в душе седалище Ваала —И всё, на что насильно был я глух,

По ржавым струнам сердца пробежалоИ унеслось — «куда мой падший духНе досягнет»{241} — в обитель идеала.

26 июля 1864

Драма{242}

Два эгоизма

Они любили друг друга так долго и нежно,

С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!

Но, как враги, избегали признанья и встречи,

И были пусты и хладны их краткие речи.

Действующие:

Степан Степанович Донской, московский барин, член Английского клуба.

Марья Васильевна, его жена.

Любовь Степановна, или Эме, сестра его, 30-летняя дева.

Владимир Петрович Ставунин, молодой неслужащий человек.

Николай Ильич Столетний, капитан в отставке.

Борис Федорович Вязмин, 18-летний юноша.

Кобылович, заезжий петербургский чиновник.

Баскаков, философ-славянофил.

Мертвилов, философ-гегелист.

Петушевский, фурьерист из Петербурга.

Раскатин, молодой поэт, подающий большие надежды.

Ломберов, поэт безнадежный.

Подкосилов, опасный сосед.

Отец семейства.

Постин, богатый откупщик.

Корнет.

Доктор Гольдзелиг.

Вера Вязмина.

Елена.

Дама под вуалем.

Незнакомец.

Маски.

Действие — в Москве.

Действие первое

Аванзала Благородного собрания, налево ряд колонн. Маски и лица без масок входят почти беспрестанно. Из залы несутся звуки «Hoffnungs Strahlen»[51].

Ставунин в маске и шляпе выходит из залы и медленно идет к креслам направо. Вскоре за ним Капуцин.

Ставунин

(про себя)

Безумец! та же дрожь и нетерпенье то же,Как за пять лет тому назад.И для чего я здесь? Чего ищу я, боже!..Чего я трепещу, чему я глупо рад?..Пять лет… Давно, давно… Иль не дано забвеньяДуше измученной моей?..Иль в пустоте ее сильнее и сильнейВоспоминания мученья?..Иль есть предчувствие! Иль точно было намНе суждено расстаться без признанья,И равнодушного страданьяМы выпьем чашу пополам?

Капуцин

(ударяя его по плечу, тихо)

Memento mori![52]

Ставунин

(спокойно вглядываясь в него)

Вы ошиблись, вероятно,Святой отец!

Капуцин

Что, верно, не совсемMemento mori нравится вам всем?Напоминанье неприятно?

Ставунин

Ступай к другим, тебе я незнаком.

Капуцин

Бог ведает, но дело лишь в одномMemento mori. Час расплаты,Быть может, близок, быстрым сномБегут минуты без возврата.

Ставунин

Я старых истин не люблю,Ступай других морочить ими…

Капуцин

Я так не говорю с другими,—На уду их другую я ловлю…

Ставунин

(оборачиваясь к нему спиною)

Так в добрый час!

Капуцин

(тихо)

Ставунин… В час последнийТы также ль скажешь «В добрый час»?..

Ставунин

(быстро оборачиваясь, но твердо и спокойно)

А отчего же нет? Давно не раб я бредней,И удивить меня труднее во сто раз,Чем знать, что многие не знают.

Капуцин

Memento mori — повторяютУставы братства моего…

Ставунин

И что же? Верно, оттогоГораздо легче умирают?

Капуцин

Быть может.

Ставунин

Знаешь ли — тебе обязан яЗа развлечение…

Капуцин

Давно душа твояИскала мира и забвенья,—Ты их найдешь…

Ставунин

Всё это знаю я.

Капуцин

И скоро, может быть…

Ставунин

(задумчиво)

Но тайны разрешеньяДобиться ль мне?..

Капуцин уходит.