Анатолий Приставкин - Синдром пьяного сердца
ВИННАЯ ДОРОГА
(Алесь Адамович)
Памятью прикоснусь, и вот уже сине-стальное, чуть перекаленное на солнце лезвие дороги, улетающей за горизонт, толкотня, многоголосие и пестрота базарчиков... Улицы Кишинева, пахну-щие расплавленным асфальтом, рынок с лошадьми на привязи и грецкими орехами, потрескиваю-щими в мешках; знаменитые кодры на горах с точеными елями, будто на рекламной картинке, и белоснежные городки, и плоские, осененные лазурью равнины с четкой геометрией пальметтных садов и виноградников... Обилие вина и света.
Везде, где столы, где прилавки, где буфеты, едальни и дорожные забегаловки (ах, как это русское слово не ложится на молдавский колорит!), непременной составной частью любого обеда, отдыха, да и всей малознакомой нам жизни - вино.
Любимое мною красное, густое, терпковатое, пахнущее камнем и солнцем. И нагретой землей.
Обозначил слово и почувствовал, откуда-то из глубины - может, глубины памяти? - подкатило, ударило горячим толчком в грудь и закружило сладко голову, опьянило кровь.
Повезло мне, в поздние мои годы, проехать по знаменитой Doutscheveinstrasse - ВИННОЙ ДОРОГЕ, что на самом юге Германии.
Начинается она от небольшого местечка Манхайма и тянется по направлению к городку Вайзенбург во Франции. Их разделяют поставленные прямо на государственной границе ВИННЫЕ ВОРОТА - veintor, сложенные из старого камня, с двумя винными бочками по бокам и непременным ресторанчиком на обочине.
Государственная граница, отмеченная винной бочкой, сама по себе настраивает на особый, легкомысленный, что ли, лад, ибо предчувствуешь, что после пересечения ее откроется тебе другая страна и другая дорога, с обещанием заманчивых напитков и вин.
На протяжении десятков километров каждое селение, каждый дом на "винной дороге" выс-тавляет столик с вином на продажу, и каждое из множества предложенных вам вин своеобразно и неповторимо.
На бутылочке, представленной для пробы, стоит заглянуть в дом, обязательно будет обозна-чен не только сорт вина и год его рождения, но и адрес того дома, и даже телефон, с маленьким примечанием, что телефонный звонок обойдется не очень дорого, зато вы получите по почте полюбившийся вам напиток.
В Молдавии хоть попроще, без изыска, зато дешевле и куда душевней, особенно если не лететь во весь опор, а притормозить на сутки-двое да остановиться в каком-нибудь доме, чтобы потолковать вечерком не торопясь с хозяином за бутылочкой винца. Как мы однажды и сделали.
В году так сорок четвертом проходил тут с войной на Запад мой отец, солдат, был в каком-то селении на постое месяц-другой и, по рассказам сестренки, влюбился в хозяйку дома. Возможно, осталось от него здесь потомство.
Мы, конечно, допытывались, но отец лишь отшучивался: молдаванка, мол, была смугла, красива, поила его колдовским зельем, научила гадать по руке и на картах. А если кто-то и родился там, пусть это останется его тайной. Нас это никак не коснется...
В один год случилось мне дважды, вопреки известному изречению, шагнуть в одну и ту же реку; вернувшись из поездки по югу, в том числе и по Молдавии, когда на машине, от Закарпатья до Одессы, пересек я эту благодатную страну, был неожиданно приглашен редакцией столичной газеты, решившей глобально осветить аграрные достижения молдаван, о которых трубили в прессе.
Я не сельский человек и в свинофермах смыслю не более той свиньи, которая, как известно, ничего не смыслит в апельсинах. Но позвонили из редакции, назвали имена тех, кто едет, и я неожиданно для себя согласился.
Кроме Алеся Адамовича, о котором скажу особо, были с нами в поездке азербайджанский прозаик Айлисли, новосибирский очеркист Иванов и доктор каких-то социологических наук Переведенцев, который знал все обо всем (цифры, цифры, цифры!), но отличался еще могучим храпом...
С ним во время ночевок не селили никого.
К этой довольно пестрой группе присоединились и сами молдаване, так что вся творческая рать, коей предстояло внедриться в аграрную тему и одухотворить ее своим талантом, насчитыва-ла не меньше голов, чем те стада, которые мы лицезрели.
Разместили нас в главной партийной гостинице, и с утра можно было на халяву вдосталь выпить и закусить. Здешние кадры, включенные в состав группы, дома вообще не завтракали, а пораньше заявлялись в гостиницу и, не дожидаясь нас, пировали на первом этаже несколько помпезного, сейчас бы сказали, в "советском" стиле ресторана: мрамор, ковры, хрусталь и, конечно, "Мишки в лесу" Шишкина. И привратник при входе, в форменной фуражке с галунами и скользяще-внимательным взглядом отставного чекиста.
Вскоре и мы, чуть осоловелые от ночных посиделок и недосыпания, присоединялись к хозяевам, наспех закусывали и, поторапливаемые бойкими организаторами, бежали к машинам, дежурившим на площади у гостиницы.
Возглавлялось "мероприятие" на уровне, как бы тогда назвали, правительственном, и можно было догадаться, что в верхах, и не только здешних, нашей поездке придавали серьезное значение. Что это означает в денежном выражении, я, человек, не поднаторевший в поездках по республи-кам, особенно южным (то была привилегия чиновных писателей и их шестерок), смог оценить потом.
Все было мне в диковину: роскошные гостиничные номера, бесплатные бесконечные обеды и то особенное внимание, которое умеют здесь оказывать гостям.
Так это было не похоже на недавний проезд через эту самую Молдавию, где мы с семьей питались в дорожных харчевнях да терпели произвол от здешней милиции из-за московских номеров на машине.
Однажды заночевали мы за кустиками, рядом с виноградником, ночью нас разбудили и шмонали пьяные сторожа. Возле колеса машины стоял мешочек с купленым накануне виноградом, и тот мешочек весь прощупали и пронюхали и отстали... Сорт, слава богу, оказался другим.
Эти две Молдавии, увиденные из разных окошек разных машин, трудно совмещались в моем сознании. Вторая была не такой свободной для самочувствия и даже несколько обременительной, но столь радушной, сытно обильной, что сгладилось впечатление от разбойной милиции, пьяных сторожей и не очень чистых столовок по дороге.
В этой поездке мы и познакомились с Алесем Адамовичем.
Он остался в моей жизни надолго. Можно сказать, навсегда. И умер на моих руках.
А при жизни встречались редко, так уж получалось, когда наезжал он в Москву, не в самом лучшем расположении духа, из мучившего его Минска, и после, когда жил на переделкинской даче, под Москвой, с женщиной и ее дочкой, единственной, по-моему, женщиной, которая его по-настоящему любила. Любила, берегла.
Редкая удача для мастера на излете жизни.
Первый, да и последний раз в жизни поездом из черных машин, растянувшимся на километр, под строгой охраной желтых гаишных автомобилей с мигалками, пронеслись мы по здешним дорогам, наблюдая из окошек, как за пять минут до нашего проезда всех этих частников, с их малолитражками загоняют в кюветы, откуда они испуганно взирают на наш грохочущий кортеж.
Давно ли я был на их месте, но вот проношусь в вихре пыли и с воем сирен на бешеной скорости, и мне нравится власть над дорогой и особенно над милицией, которая сегодня служит, даже прислуживает мне.
Совестно от таких мыслей, но не мной организован этот особый порядок. А человек слаб, и никакая психика не может выдержать до конца всех сладких уловок власти, покупающей с потрохами не избалованного вниманием человека и дарующей ему на время привилегии перед остальными.
Спасибо судьбе, это было лишь однажды, и в следующей поездке по Молдавии с моими друзьями Зябкиными и Садовниковым был я опять среди тех, кого загоняют в кюветы и кто сквозь зубы, но с явным превосходством бросает вслед чернолаковым холуям: "Чле-но-во-зы-ы хре-но-вы!"
Думаю, что нечто подобное вдогонку неслось и нам.
Могу лишь добавить в оправдание, что многие, в том числе и Алесь Адамович, да и я тоже, размещались в небольшом автобусике и могли взирать несколько сверху вниз на задницы тех, кто ехал впереди нас на черных "Волгах".
У них было, наверное, попросторней, поудобней. У нас зато веселей. Сыпались анекдоты, а на одном из переездов, где проторчали мы из-за неисправности путей часика два или три, столич-ные поэты затеяли соревнование, исполняя по очереди матерные частушки...
По реке плывет топор из города Чугуева,
Ну и пусть себе плывет железяка х-ева...
То, что происходило с нами в этой поездке, было продолжением частушки. Чудо плывущего топора - то же, что и чудо в сельском хозяйстве, явленное нам во всем показушном блеске, - имело одну, но такую понятную реакцию: а нам-то на кой хрен это нужно... Ну и пусть себе плывет... и т. д.
Но если бы еще плыла! И если бы не были мы заведомо уверены, что это не очередная лажа, которой сперва должны поверить мы, ну а потом, через нас, остальное народонаселение.
Был у меня на семинаре в Литературном институте молодой прозаик Егор Радов, этакий трудноуправляемый модернист. Его наставник Шугаев не мог перековать Радова в соцреалисты, и последней чашей, переполнившей его терпение, был рассказик Егора о молодом человеке, кото-рый в ванной комнате совокупляется с дельфином.
