Сергей Солоух - Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева
гладкость? Или нормально? Ешь да пей, иди, если ведут?
Короче, видя, что на мозги Ируси полужидкие
рассчитывать нельзя никак, знак ей послало Провиденье
милостиво простой и грубый. Когдя подружки проходили под
черными балконами панельного урода номер 9 по улице Лазо,
к седьмому направляясь, пальчики детские разжались и
пакетик полиэтиленовый, наполненый неаппетитной взвесью
пемоксоли в растворе порошка стирального, с четвертого
(двенадцать метров разгоняться) этажа под ноги Ирке ухнул.
Жах!
И освежил ей юбку, блузку и лицо.
Ой, мама.
Вот тут бы кинуться наверх, заставить стуком,
страшными угрозами бандитов малолетних дверь отпереть,
дождаться папы с мамой (или найти их в кухне у соседей), и
страшный закатить скандал, чтоб экзекуции суровой
насладиться справедливостью.
А после, на часы вглянув, товарке бросить:
— Давай уж завтра.
И на автобус, на автобус.
Не тут-то было, секунды даже не дала Марина
развинченному организму Ирки для отработки правильной
реакции.
— Ой, это алкашей отродье, ублюдков пара всем
известная, — схватила за руку подругу, — брось, бесполезно с
ними связываться, пойдем, пойдем, сейчас, мгновенно
состирнем и выгладим. Ни пятнышка не будет.
Вот так, благое дело, и то во зло себе способно
безмозглое созданье обратить. В общем, когда бесшумно, за
платяным шкафом от зеркала голубенького хоронясь, два чина
младшего командного состава милиции-заступницы к ней
сбоку подобрались и руку больно заломили, поставив в позу
малосовместимую с понятием о гордости и чести девичьей, на
ней, на глупой, не только золото чужое имелось тут и там, но и
костюмчик новый финский воропаевский.
— Закрыла, закрыла, — взвыла за спиной, согласно
уговору, плану, запричитала, заголосила Маринка, крыса, тля,
сама каких-то пять минут тому назад устроившая грандиозную
примерку, — у мамки в комнате закрыла и обокрасть хотела.
— Ты че, совсем? — шуршало горло скрученной,
униженной Малюты.
— Ой, помогите, помогите, — трясла льняными
кудельками Воропаиха, не реагируя на клокотание и шелест,
еще бы, ей так по-дружески, доступно эти двое в форме
объяснили накануне, вчера буквально, что за торговлю
краденым статья есть в уголовном кодексе двести восьмая, и
предусматривает в случае, когда в деяньи этом промысел
возможно усмотреть, срок, детка, от пяти и до семи.
— Воровка мерзкая, паскуда.
Короче, получилось. Получилось, скрывать не станем.
Не зря топтали травку утро целое, березовым дышали
ароматом рощи два мента, не то посуду собирали, не то
грибочки на супец.
Итак, уже к одиннадцати часам имел Андрей
Дементьев на руках три документа.
А. Гражданки Воропаевой Марины Викторовны
заявление о грабеже.
Б. Протокол допроса задержанной с поличным на
месте преступления Малюты Ирины Афанасьевны, студентки
курса первого мединститута.
и
В. Бумагу, которая свидетельствовала, безусловно,
сомненья, мучавшие девушку последние два дня,
галлюцинации, виденья, бред, оставили ее, хвала Создателю,
сон разума несчастного (без лишней суеты, поездок, встреч и
неизбежных возлияний) вдруг разрешился абсолютной
ясностью, внезапным осознанием содеянного, глубоким
сожалением и искренним раскаянием.
То есть, пусть снова под диктовку, но рукой тверезой
на сей-то раз Малюта Ира изложила, сиреневой приятной
пастой мотивы, побудившие ее оговорить, оклеветать солдата
срочной службы Диму Швец-Царева.
"… из чувства мести, ревности и с тайным намереньем
шантажировать в дальнейшем его и членов семьи указанного
молодого человека, для получения денежного выкупа…"
Да-с, ловко. Ну, а то, что девушка в теченье вечера
ему четырежды пыталась съездить по мусалу, значенья, в
общем, не имеет. Ведь не попала же, шалава.
ЖАНИС
А в это самое время свадьба пела и плясала всего
навсего в двухстах пятидесяти километрах к западу. По
Красному проспекту города Новосибирска, по главной,
расцветавшей, зеленевшей артерии его, законам физиологии
нормальной вопреки плыли веселые и шумные отбросы
общества, участники вокально-инструментального ансамбля
популярного "Алые", ну, безусловно, "Паруса". Передовой
отряд эстрады молодежной изрядно укрепленный
поклонницами из числа аборигенов, горланя, па выделывая
несусветные, на полквартала растянувшись, все ж
продвигался, тем не менее, к заветной цели, гостинице на
берегу реки великой "Обь".
Тон в авангарде задавал блондин наружности
разгульной, но приятной, двух барышень за шейки с
нежностью придерживая (беленькая справа, черненькая
слева), он хрипом удалым вечерний воздух волновал,
подмигивать при этом успевая и той, что семенила, и той, что
шла вприпрыжку:
— Всевышний, купи мне
Газ двадцать четыре,
Все на колесах,
А я пилю пехом.
— И ножки, — подхватывал сзади еще один, лохматый,
живописный, отставший малость с дамой, пусть одной, но
боевой наредкость, умудрившейся уж две из трех возможных
молний кавалеру расстегнуть:
— И ножки устали, и нет больше сил,
Я жду в эту среду
Большой черный "Зил".
Гуляли добры молодцы, гудели, напитки по усам
текли. Кричали:
— Горько, — по случаю, не больше и не меньше,
бракосочетания руководителя прославленного коллектива,
композитора и пианиста, заряд несущего бодрящий оптимизма
социального и в жизни, и на сцене, Самылина Володи. Да,
правильно, красавца белокурого с физиономией не первой
свежести.
Буквально в день отлета, за пару часиков всего лишь
до первой дозы, полфлакона этого турне сибирско
дальневосточного Владимир распростился с жизнью
холостой, то есть вступил в законный брак с буфетчицей из
клуба Трубного завода, смешной малышкой (имевшей, тем не
менее, необычайно развитые выпуклости млекопитающего
теплокровного), что незаметно за последние полгода,
колбаской укрепляя силы музыкантов между репетициями,
сменили джинсики сорокчетвертого, на юбочку сорокшестого,
ее на платьице сорок восьмого, а к лету (о-го-го) уже
строчился сарафан совсем невероятного размера.
Короче, записались, поцеловались, обнялись и
полетели — Анюта к маме, простынки на пеленки рвать, а Вова
гастролировать, медовый месяц, как никак.
Ля-ля-ля-аа! Ля-ля-ля-аа!
На славу отдыхал народ. Два гитариста, басист с
косицей, барабанщик в кепке, саксофонист, трубач, три
вокалиста и прочий персонал, включая двух рабочих сцены
Аркашу Выхина и Ленчика Зухны.
Жив! В пьяной драке нож хулигана жизнь юную не
оборвал после того, как краля подлая хмельная над чувствами
поэта надругалась, ему в лицо швырнув куплетик гнусный.
Но, впрочем, кровь все же пролилась. Глаза залила
теплая водителя второго таксопарка города Южносибирска.
Не понял широколобый, с кем жизнь свела.
— Заправишь? — спросил его, сидевшего, курившего, о
чем-то говорившего с таким же чебуреками затаренным
козлом, нелепый псих с трясущимися синими губищами:
— А шел бы ты… — ответил коротко, не поворачивая
чана, шеф.
— Вот деньги, — пытался Леня в приоткрытое окошко
сунуть последнюю несвежую купюру.
— Не понял? На хер, парень, на хер…
И тут соединилось все, и день, и жизнь, и мелкие
обиды, и большие, и воздух — божественный ночной эфир
сменил внезапно состоянье агрегатное, стал жидким, липким,
едким, вязким и, задыхаясь, Зух согнулся у облупившегося
булочной угла, поднял бесхозный, от дома отвалившийся
обломок кирпича и с ловкостью необычайной для художника,
мечтателя, идеалиста, пустил кусок шершавого в синь
лобовую бурчавшей мирно "Волги".
Хрясь! Шварк!
— Ублюдок! Ты ж убил, подонок, человека.
— Поймаю! Все равно поймаю! Стой!
Попробуй. Двор, площадка детская, щель между
гаражами и будкой трансформаторной, скрип гравия,
скамейки, вросшие в песок, вонючая и длинная (исписанные
стены) подворотня овощного, проспект Советский — поперек,
склад тары ломаной мясного и мусорные баки "Жаворонка",
вновь гаражи, ограда школьной спортплощадки, кустов
колючих хруст, дерьмо собачье, крышки погребов, сруб,
государством охраняемый, опять свет — улица, бульвар Героя
Революции, стрелою в тень общежития "Азота", дыра в
железных прутьях яслей "Восход", сырой суглинок вдоль
